Колыбель

— Я ее к этому склоняю. Я верю, что она вернется. А ее знаю. Как только она родит, сразу и вернется. В общежитии с ребенком нельзя. Какие там удобства. А тут свой дом. Теплый, большой, светлый. Я его еще с папаней строил... Начали еще до армии. А заканчивали, когда вернулся со службы. Спешили. Груша за меня выйти пообещала. Построили мы с папаней дом. Легли на полах, свежим деревом пахнут, а покойник, царство ему небесное, и говорит: ну, Шурка, живи! Тут гроза как шандарахнет. Молния сверкает, ливень по крыше лупит, а мы с батей лежим в темноте на теплых полах... Он уснул, а я лежу. Не спится мне, и все тут. Чего это, думаю, не спится мне? А потом понял. Жалко мне батю стало. Как подумал о его жизни. Воевал. Вернулся, слепили они с мамкой времянку из калыба и давай меня растить да деньги собирать мне на дом. Плачу лежу, и все тут. Как будто чувствовал, что батька недолго в доме проживет. Так оно и сталось. После свадьбы нашей, Груша в дом только вошла, он и преставился. Не захотел словно бы помешать нашей жизни.

— А матушка?

— Мамка умерла, когда я еще в армии был. Приезжал на несколько дней. Так вышло, что после похорон приехал. Опоздал.

— А с чего ты взял, что мой отец с тоски заболел?

— Да так как-то все решили. Всей деревней решили не сговариваясь.

— Решили! Они, видишь ли, решили! — вдруг озлился Олисава. — Кто вы такие, чтобы решать?! А?!

Александр Адамович втянул голову в плечи.

— Небось про твоего отца не решили так, а ведь он тоже умер вслед за женой.

— Видите ли, отец умирал дома, при семье моей. Никому в голову не пришло о нем так подумать. Он умер моментально, не как ваш... А вообще правильно. Все мы умираем от тоски... все. Я тоже чуть было не того. Если бы не надежда... Груша беспременно вернется, ибо я люблю ее...

— С чужим ребенком!

— Почему с чужим? Дети, они, если уж так, все ничьи, пока младенцы. А потом нашего Груша родит, она же мне не чужая!

— Невероятный случай, — пробормотал Олисава.

— Колыбельку я могу и купить, у меня деньги есть.

— Вот чего! Колыбели не продаются, сосед. А потом, я тебе ее отдаю на время. Не насовсем. Мне она и самому еще пригодится.

Александр Адамович мелко так рассмеялся, радостно тараща маленькие круглые в глубоких ямках глаза. Потянулся большими руками к Олисаве обнять. Вышли в чистый дворик. Постояли среди замершего сада.

— Я дом поддержу. Сколько надо, столько и поддержу, — говорил сосед. — У меня тут порядочек будет всегда. Груша вернется. Полы я в своем снова настелю. Заживем с нею, как раньше, душа в душу. А ваш дом я сберегу. Дому нельзя без людей.

С этим и уехал Владимир Олисава в город, к семье, к работе.

По дороге Олисава додумал свою статью: вода из рисовых чеков не в соленые озера должна идти, не сбрасываться куда попало, мол, отработала свое, не нужна... Эта отработавшая в чеках вода может еще какую службу сослужить: помочь человеку и морю. Эту воду не сбрасывать надо, а собирать в отстойники, пускай там от гербицидов избавляется. Специально хранилище такой воды создать. Из него и поддерживать Досхий пресной водицей... А может, и не так. Может, этой водой разбавлять время от времени солонеющую воду в пруде-охладителе АЭС? Не из Досхия набирать в него, не морскую воду, а воду, отработавшую свое в рисовых чеках, воду, собранную в хранилище?..

Перед самым закрытием на ночь рабочего общежития у крыльца внушительного десятиэтажного здания, светя подфарниками, деликатно останавливается тяжелый грузовик. Длинный тощий Бакланов, стараясь не стучать дверкой, выбирается из кабины, осматривается, не поднимая голову, знает: вполне возможно, что за ним наблюдают. Не из тех окон, горящих, а из подозрительно с появлением грузовика погасших. Вот уже более полугода явление среди ночи грузовика к подъезду веселит или озадачивает одних обитателей общежития, заставляет подумать о своем других. Многие сочувствуют нескладному человеку. Это теперь, покоренные его постоянством. А вначале, во второе или третье его появление компания подгулявших парней, завидев незнакомого шофера, вытаскивающего из кабины корзину цветов, преградила ему путь.

— Куда?

— Надо мне, вот и несу...

— Какая невоспитанность!

— Знаете, ребята, лучше отцепитесь. Я на работе. Да и время позднее.

— Выражается-то как! Не торопись. Кому и зачем только флоры?

— Это не флоры, а тюльпаны. А несу я их своей благоверной. Она тут по житейскому недоразумению. Пустите.

— А магарыч? У нас так. Пришел к общежитию по женскому вопросу — гони пузырь.

— Еще чего! Сам не пью и вам не рекомендую.

— Какой прыткий! Чуть что, поучать. И все-то он знает, и до всего своим умом дошел.

— Ну, пошутили, и довольно! У меня времени совсем не осталось.

— Ничего у тебя, милаша, не выйдет. Забирай свою флору и...

— Ну, уж этого я не потерплю!

Эти слова потонули в деланном смехе. Шура стоял перед развеселившимися вконец хозяевами положения, понимая, что ставить цветы наземь нельзя. Что с ними произойдет, он не знал, не представлял. Возможно, ничего и не произошло бы, но Шура почему-то решил, что цветы ставить наземь ни в коем случае не следует.