Колыбель

— Владимир Владимирыч! Извиняйте. Я бы вас, — задыхаясь, словно астматик, говорил водитель «Колхиды», — не побеспокоил в ином другом, понимаете ли, месте, ибо мой вопрос для вас пустячность... А тут, вижу, вы размышляете, как вам к отчему дому пробраться. Подходящий выпадает момент, говорю я себе и жму на тормоза. — Человек перевел дух. Снял кепку, неспешно отер ею залитое потом лицо и красивую в русом завитушечном обрамлении лысину. — Извиняйте, я вожу силос, приходится закрывать стекла в кабине. Жарко. А пыль я не выношу. Пыль для меня бедствие. Не могу, когда пыль, работать. Мыслить не могу. Такое впечатление, что пыль мне на мозги падает. — Он рассмеялся, показывая крепкие молодые чуть с желтинкой зубы. — Пудрит мозги пыль.

Олисава протянул руку водителю. Тот потряс ему руку, довольно крепко сжимая:

— Это мы здороваемся, ибо уже знакомы. Я ваш сосед. То есть вашего родителя сосед. Я был тогда. В последний путь когда... Александр меня зовут, Адамович по батьке. Вы, похоже, запамятовали. Понятное дело. Вам не до знакомств тогда было. Я просто напоминаю вам, кто я. А так мы знакомы с вами еще с тех пор, когда вы принимали мои соболезнования.

— Я чувствую, у вас ко мне дело. Какое? — спросил Олисава.

— Хочу у вас купить колыбель.

— Колыбель?

— Ну да, колыбельку. Моя благоверная вот-вот разродится чадом, ибо на подходе срок, а я бы хотел наследничка в колыбель определить. Меня мамка в колыске качала, и вас ваша матушка... Все мы из колыбели. Почему бы и нашим детям не?..

Олисава вдруг подумал, что мужик пьян, несет чушь.

— У меня никакой колыбели нет.

— Как нет? Вы что, забыли, что у вас есть колыбель?

— Была когда-то. Мать и в самом деле качала меня в люльке. Была у нас такая, подвесная.

— Помните, помните! Была, правильно. И есть до сих пор — на горище, на чердаке. Вы уж извиняйте меня, я лазил к вам на горище, нашел колыбельку там. Если вы не против, я возьму ее. Не хочу покупать эти ширпотребовские кроватки. У ребенка должна быть колыбель.

— Ради бога, если вам нужно, возьмите.

— Признателен. С меня причитается, Владимир Владимирович. Я сейчас в гараж. У меня пересменка. В ночную работал. Через часок нарисуюсь. — Тяжелая громкая машина рванулась и вскоре исчезла за поворотом.

«Придется топать до дому, — подумал Олисава. — Человек же придет». Он вздохнул облегченно. Решение принято и, судя по всему, правильное. Надо заглянуть дом перед отъездом. Отпуск кончается. Натка дважды уже вызывала на переговоры. Нервничает. Веснушка скучает.

Олисава добрался до двора. Снял с калитки проволочную петлю. Вошел. Чернели деревья в саду, зато осока зеленела, словно пламя, охватив комли усопших деревьев. Горели разными тонами радуги смешавшиеся с садовыми полевые цветы. Во дворе подметено. Олисава оглядел двор. Так он выглядел, когда тут был отец. Сейчас тут нет никого. Никого, а двор подметен. Однако жарко!

Утро уже кончилось. Солнце дневное бьет по глазам. Олисава прикрыл лицо ладонями, сделал из них козырек. Еще раз оглядел двор. Из крана в огороде капала вода. А ведь он самолично закручивал кран как следует. Может, соседи? Зачем соседям таскать воду из чужого двора, когда у них в огородах свои краны? Чем больше Олисава оставался во дворе, тем более не по себе ему становилось. Ему стало казаться, что сейчас откроется дверь и во двор из сенец выйдет отец. Он стал ждать. И дверь, едва скрипнув, приоткрылась. Он сам ее запирал на внешний засов. Дверь приоткрылась, и на порожек, жмурясь на солнце, вышел довольно крупный рыжий кот. Отец кошек не любил. Но тогда почему в доме кот? Олисава поднялся, шагнул к двери. Постоял на ступенях немного, вошел в сени. Кот, недовольно сторонясь, пошел за Олисавой следом. В доме пахло едой, жилой дух витал по комнатам. Кто-то брал книги с полки, готовил какао на газовой плите... Тапки ваяляются у кровати отца. Ага, кто-то поселился тут, дошло до Олисавы. Кто и зачем? И на каком основании, черт возьми? Дом мой, и никто, кроме хозяина, не имеет права тут бывать. Олисава опустился на табурет у двери. Опершись локтями о колени, опустив подбородок на кулаки, Олисава вдыхал запах дома, и сердце его колотилось.