Колыбель колдуньи

— Спит? — Я подкрался на цыпочках и спросил, наклонившись почти к самому ее уху. Женщина подскочила от неожиданности и, поклонившись в пояс, быстро-быстро зашептала:

— Вы уж не ругайте его, барин, что он тут на господском диване уснул — прихворнул он малость, старая рана ноет…

— Да бог с тобой, Антонина. Нечто я нелюдь какой, это ж Анисим!

— Благодарствую, барин, чего к ужину пожелаете?

— Хорошо бы блинов твоих, знаменитых.

— Будут, барин, непременно будут. А… — она застыла с удивленным лицом. Я обернулся. Сзади меня стояла Ксана, шар в ее руках светился голубоватым светом, она пристально глядела в него.

— Не уходи, барин, без тебя ничего не получается.

— А …что это она…. — Антонина ошарашено смотрела то на Ксану, то на шар, то на меня.

— Это… это мы электричество добываем, — я не нашел ничего лучшего чем соврать.

— Электричество?

— Ну это свет такой…. Ты иди, иди…

— Свет… — она удалилась, бормоча, — ведьма, верно, говорили же — ведьма…

— Ксана! — я подхватил её под руку и повлек в спальню, — зачем ты выходишь со своими фокусами на люди! Это же крестьяне, они могут придумать про тебя всякую чушь…

— Т-с-с! Я вижу! Ты рядом и теперь я вижу!

— Что?

— Я вижу яйцо птицы Гамаюн.

— И где оно?

— Ратишу все-таки поймали. Княжьи слуги привязали его к лошади и тащили волоком на веревке прямо в терем княжеский. Там голову его отрубили и на кол водрузили. А кол тот посреди площади воткнули — другим в назидание, да в устрашение. Любава того вынести не могла. К тому времени их с Ратишей дочке уж семнадцатый год пошел. Она собрала все, что нажито было, забрала дочь и решила бежать из села. Только выдали ее князю, свои же, соседи и выдали. В те времена за побег карали страшно. Князь снарядил погоню. Испугавшись расправы, посадила она дочку в лодку, погрузила туда же добро, и велела той плыть одной на другой берег. А оттуда к условленному месту добираться. Сама, мол, назад вернется — покажет, что, дескать, никуда убегать не собирается, — врут, мол, люди. А потом, когда все успокоится, к дочке придет. Дочка села на весла и поплыла к противоположному берегу, только не справилась хрупкая девушка с бурной речкой — перевернулась лодка, — все ко дну пошло, и самой ей выплыть не удалось. Любава от горя с ума сошла. А в ту же ночь загорелся лес, рядом с селом, от пожара того все село занялось, все сгорело дотла.

— А камень? Где камень?

Ксана подняла на меня глаза:

— Камень посреди реки…

— Где?

— Прямо посреди реки. На дне. — Невозможно! Как можно обнаружить камень на дне реки? Как мы найдем, где именно? Если даже теоретически предположить, что мы будем знать, где это место, как я достану его — неизвестно, что там за глубина! Вода ледяная!

Ксана подошла и обняла меня:

— Мы должны его достать, по-другому нельзя.

Меня передернуло. Я представил речные круговороты, обжигающий холод воды — здесь ни оборудования для дайвинга, ни поискового навигатора, который бы враз обнаружил нужный металл или минерал. Здесь у меня только Ксана, — я невольно улыбнулся.

— Вот и славно, — Ксана, увидев мою улыбку, нежно прикоснулась губами к моей щеке, — не думай ни о чем, ты не будешь чувствовать ни холода, ни боли…

— А эти… как их… верлиоки речные?

— Нет никаких речных верлиок, — Ксана расхохоталась, — есть водяные и русалки.

— Вот-вот, водяные и русалки!

— Ну, с этими я как-нибудь договорюсь!

— А камень тоже заколдован, как и предыдущие два?

— Нет, мой барин, камень этот был Любаве Ратишей подарен. Нет на нем ни заговоров, ни зароков — чистый он.

В дверь постучали, вошла горничная:

— Барин, кушать пожалуйте!

— Отлично, пойдем! У меня тут возникла она идея!

Я обнял Ксану, и мы вышли в столовую. Анисим поправлял стулья, Антонина суетилась у накрытого кремовой скатертью с большими кистями, стола. Она неодобрительно взглянула на Ксану.

— Кушать изволите, барин?

На столе дымилась стопка румяных, золотистых блинов, сметана, три вида варенья, плошка икры, тонко порезанная телятина, пареные овощи, что-то еще… стол просто ломился. Анисим принес запотевший графин с кипарисовкой, торжественно поставил его посреди стола и, косясь на меня и Ксану, отошел к приоткрытому окну и занялся стоявшим на лавке самоваром. Я видел, что Ксане было неловко, и решил исправить ситуацию:

— Анисим!

Тот сделал вид, что туг на ухо и еще усерднее стал пыхтеть старым сапогом, раздувая им, словно мехами, угольки в самоваре. Дым от угольков уходил в приоткрытое окно и таял где-то в сером небе.

— Анисим! — я сделал строгое лицо, — брось самовар, закрой окно, пока нас всех тут не заморозил, и, пойди сюда ко мне.

Анисим, словно чувствуя неладное, подошел с лицом побитой собаки, которая не понимает, за что наказали. Я торжественно усадил Ксану за стол и пригласил жестом сесть Анисима и Антонину.

— Вот что, Анисим. Решил я тебя женить!

— Как, барин? — В два голоса вскричали Анисим и Антонина.