Колыбель тишины (СИ)

И, вопреки ожиданиям, подарили свободу. Кей, беззаботно поблагодарив, вернулась к прежнему существованию, однако в памяти отложила облик и все характеристики того, кто её спас. Её спас человек. Похожий на неё, но всё-таки человек. Значит, однажды Кей спасёт его — это не похоже на закон, но ей хотелось его спасти. Может, она ему будет полезна, посмотрим.

У Кей не было возможностей отблагодарить спасителя, пока не…

— Вот вы меня поймали, — задумчиво говорила она. — И что теперь?

— Побудешь в штабе, — ухмылялся Хидео. На её ноги и руки ложились цепи, и Кей не брыкалась: она слаба, против мужчин со странностями не попрёт со своей небоевой способностью. — Посидишь смирно.

— Ладно.

Ей не привыкать.

Однако в силуэте, за которым гнался её похититель, Кей-чан узнавала проблески прошлого, и потому даже неспособность сражаться не остановила её. Кей упрямо шла за Хидео, даже если отставала. Кей искала человека, который её спас. Чтобы спасти его — потому что только она могла это сделать теперь. Всё зависело от Кей-чан.

Беззащитной, юной, недолговечной не-девочки.

У неё был только один шанс. И она им воспользовалась.

========== «Люби меня люби» (Авельск) ==========

Роан целует до безумия нежно, с ума сводя; трепет растекается дрожащей негой по всему телу, сияющим теплом загорается в каждой клеточке. Целуя, Роан отдается до конца; растворяется, ничего не остается, кроме всепоглощающей, широкой любви, искрами зажигающейся подобно звездам. Согревается каждый отголосок души; Каспер чувствует свет, наполняющий его, словно весь Роан — в нем, или он — в Роане, но не столь важно направление: они объединяются во что-то целое, само первоназванное чувство, стираются избыточные границы, мысли и пределы. Каспер берет его лицо в ладони, хотя дистанции и так не остается; они чувствуют вместе, и в этом кратком миге полной самоотдачи они оба распахивают души до изнанки, до самых дальних краев. Ничего не скроешь сейчас; Роан приникает ближе, он в руках Каспера — целиком и полностью.

Когда Роан его целует, Каспер чувствует свет и тепло.

Антон целует рвано, отчаянно, осколочно. Приходящая на смену пустоте боль отражается в прикосновениях; он не хочет ранить, нет, он никогда бы не ранил нарочно, но иначе не может. Губы горячие, истерзанные, обкусанные, царапина за царапиной накладываются друг на друга — они идеально подходят, как половинки одного парного паззла, они созданы такими, все — для них двоих. Настя кладет руки Антону на плечи, наслаждаясь этим напряжением — жестоким, колким, пронизывающим каждый вздох. Она все равно придвигается ближе; ей это нужно не меньше, чем ему, но и не больше; между ними все правильно, как должно быть, как необходимо. Антон поддерживает ее под спину, ладони у него такие же горячие, как губы, глаза он прикрывает. Зверь злой, проклятый, он не способен быть ласковым; Насте и не нужны нежности, Настя дорожит тем, что и как получает. Ее поцелуи ничуть не мягче, потому что в них больше печали и отчаяния, чем мягкости, но какая разница, если он принимает?

Антон целовать не умеет, но это и не больно-то им обоим нужно — им просто нужны они.

Борис целует так, что колени подкашиваются, из головы напрочь вылетает всё мешающее, и это надо же так — чтобы совсем забыться, потеряться, не существовать бесконечные мгновения. Он сдержанный, замкнутый, но его прикосновения полны огня, страсти дремлющей и чуткой; пламя, передающееся малейшим контактом, цветами разрастается в Люси, и в этом же жаре, стирающем мысли, всегда плещется нежность. Та, с которой пальцы зарываются в волнистые яркие волосы, та, с которой сердце захлебывается ритмом, та, с которой он смело сокращает расстояние, позволяя Люси самой подаваться навстречу. Она здесь — лишь принимает, и это уничтожает остатки совести; Люси — как капризная девчонка, ей все равно на целый мир, пока мир ее собственный накрывает ее губы своими и целует с упоением, огненно, что она готова сердце вырвать из клетки ребер и ему отдать — а он примет, обязательно.

Люси улыбается в поцелуе и вкусом чувствует его улыбку; счастье накрывает эйфорией.

Йорек целует ласково, трогательно, робко, едва касаясь — и в то же время столь немалый, огромный смысл и пылкое, искреннее чувство вкладывая в невинное прикосновение, что тела становятся ненужными, а души, наоборот, сливаются воедино. Оля притрагивается к скулам кончиками пальцев, ей не страшно, она только немножко смущается — Йорек гладит ее по волосам, и неисчерпаемая нежность мерцает в каждом ощущении.

Михаил целует сладко, пьяно, опьяняюще, точно звездопад близ моря, по-хозяйски уверенно и в то же время не позволяя себе перейти черту; эту черту переступает Кет первой, открывая дозволенное, отдаваться или отступать — это всегда ее решение. Они как будто умирают от жажды, оба, и никак не могут это неуемное желание утолить; Михаил перебирает каштановые пряди, и в его руках Кет чувствует себя собой.