Колыбель тишины (СИ)

Сириус целует сжато, его губы сухие, опаляют дыханием, Ната сама выбирает, сама соглашается, потому что ей все равно, горячи его поцелуи желанием или чувством — ее устраивает любой вариант.

Сашка целует игриво, прикусывая, словно находя в этом неведомое развлечение; Юре надо ее поймать, чтобы она стала серьезна — но рано или поздно становится, это Юра вызывает в ней такое стремление, настойчивость и горькая ласка, на которые Сашка отзывается своей солнечной, беспечной непринужденностью.

Юко прикрывает глаза. Ей остается совсем крохотный шаг.

Комментарий к «Люби меня люби» (Авельск)

(умираю)

========== «Весь этот мир» (Борис/Люси) ==========

— Я бы хотел подарить тебе другой мир. Тот, в котором ты была бы в безопасности.

На плечи опускаются тёплые ладони. Люси, поднимая лицо, закрывает глаза, но чужое дыхание обогревает только лоб, не затрагивая губы. Она знает, почему разговор поднимается сейчас, почему именно об этом. Можно сказать, она ждала, что однажды придёт миг, в который разобьётся то иллюзорное ощущение спокойствия. Даже когда начиналась Чистка, никто не напрягался до такой степени.

Но Борис не напряжён. Наоборот, его всегда чёткие движения сейчас размываются, гибкость сменяется шаткостью. Люси кладёт свои ладони поверх его, изнутри поднимается дрожь — неотвратимое, страшное понимание. Если бы она действительно желала с этим справляться одна, она бы справлялась. Но она не одна. Не одинока.

Ей есть, ради чего жить.

— Этот мир прекрасен, и я люблю его, — говорит Люси едва слышно.

Он сжимает её плечи сильнее — всё ещё так, как ей не будет больно. Он никогда не причиняет ей боль, он уже говорил это, простыми словами или завуалированной клятвой — но говорил. От холода, одновременно мешаемого с безумной, нежной теплотой, колотит, а пальцы бледнеют. Люси держится за Бориса, словно за спасательный круг хватается утопающий. Она не открывает глаз, но видит его лицо. Она знает его достаточно хорошо, чтобы понимать, какую эмоцию Борис сейчас готов ей показывать.

— Я люблю тебя, — произносит он глухо. — И не отдам тебя жестокости. Мир ещё и жесток.

— Я знаю.

— Я обещал беречь тебя.

Потерянность гложется отголосками. Губы накрывают губы, горько и мягко, не как всегда. Люси всё ещё видит перед глазами облик супруга, хотя даже так понимает: не суждено. Они странные. Они не могут жить спокойно. Они всегда будут отчаянно и безнадёжно сражаться за себя и свою свободу. Странные — единственные птицы в общей клетке, что видят вокруг решётку. Нормальным зачастую спокойнее прятаться за железными прутьями.

— Ты бережёшь меня даже своим существованием, — шепчет Люси. Голос её подводит. Губы дрожат. — И мне не нужно другой защиты. Все помнят, за что готовы умереть. Я умру за тебя, если понадобится.

— Мне не нужно, чтобы ты за меня умирала.

Люси касается своего живота. Плоского, крепкого, но обретающего с каждым часом очертания всё мягче. Это не займёт много времени. Теперь на счету каждая секунда, и Люси знает, на что их всех тратить — так, чтобы не сожалеть. Она тоже кое-что обещала. Она обещала забрать его боль, разделить вместе с ним.

— Тогда я не погибну, — клянётся она одним выдохом. — Я не оставлю тебя. Никогда. Даже если весь мир сгорит, я всегда буду на твоей стороне.

С каждой минутой риск становится больше, больше становится и маленький сгусток тепла, крохотная почка, что скоро распустится в цветок. Люси не знает, к добру ли. Не знает, сколько ещё навалится трудностей из-за этого решения — не опрометчивого, но дорогостоящего. Они встают под оружие, что может выстрелить в любое мгновение. Они даже не знают, чем обернётся выбор сохранить эту невинную жизнь.

Но в ней — все надежды.

Они обязаны справиться.

Люси поднимает веки. Борис смотрит на неё, и в его ясных глазах — читаемая без сокрытия, режущая боль.

Любовь — это не способ сражаться, но причина. И даже так она их не спасёт. Они должны спасаться сами и спасать тех, кого ещё возможно вытянуть.

Люси держит ладони на животе. Ей не больно, но очень страшно.

========== «Грех» (Сириус, Мефодий) ==========

— 2016 год, ноябрь

Мефодий молчит.

Сириус на него не смотрит. Он смотрит на бумаги на столе — свет ложится косо, лампа тут единственное солнце, снаружи темно и бушует незримая буря, растекаясь остаточным ощущением угрозы, всех затрагивая, кто способен её осознать. Он смотрит на сам стол — тёмный, поцарапанный с края, с обгрызенной ножкой ещё с тех пор, как его коснулась Сашкина мышь. Он смотрит на всё, кроме Мефа.

Говорить им есть о чём, но они оба не могут найти на разговор сил, желания и возможности. Они оба устали. Они оба не могут друг друга видеть, а в кабинете остаются из той же необходимости. Поглощающая бездна тишины глушит даже доносящиеся снаружи голоса. Голоса встревоженные. Горестные.

Тина всё-таки была им знакомой, хоть до конца и не срослась с отделением.