Колыбель в клюве аиста

"ЗА КИЗЯКАМИ". Мы с Жунковским возвращались домой с мешками, набитыми кизяками. Завернули в лог. В одном из ответвлений лога, неподалеку от заброшенной избушки, увидели человека - тот сидел, подбрасывая в костер сучья. Человек, услышав за спиной шум, обернулся. Секунду-другую глядел на нас настороженно. Впрочем, тревога тут же исчезла, и незнакомец - а это был пацан, примерно наших лет, - продолжил свое занятие. Мы, согнувшись под тяжестью мешков, замерли у костра. Пацан извлек из золы несколько картофелин, обжигаясь, стал есть.

- Ну, что уставились? - произнес он, усиленно дуя на картофелину.- В ногах правды нет, не слышали? Подсаживайтесь или... мотайте своей дорогой.

Мы опустили мешки на землю, переглянулись, присели.

- Налетайте, - пацан подвинул дымящиеся картофелины. За день мы успели по-настоящему проголодаться. А тут - картошка! Пацан вытащил из горячей золы еще несколько клубней.

- Вкусно, - сказал он, не то спрашивая, не то утверждая, и, не дождавшись ответа, добавил: - Ворованные.

Я на миг заколебался, Жунковский, тот даже отдернул руку, будто уколовшись об острое.

- Смотри, - усмехнулся пацан, - задело, значит, сытые. Что выкатил фары? Не приходилось шамать ворованные?

Я устыдился, неуверенно взял клубень, обжегся, перекинул несколько раз с ладони на ладонь.

- А ты, чистюля? - пацан повернулся к Жунковскому - тот сидел, устремив взгляд куда-то в сторону. - Шамай! Бесплатное!

- Я не чистюля, - робко огрызнулся Жунковский.

- Разве у ворованного вкус отличается от неворованного? - полюбопытствовал пацан.

Жунковский растерялся, робко взял картофелину.

- Там ее куча, - пацан показал наверх, за склон лога, где располагались картофельные поля. Он пристально посмотрел на Жунковского, задержав взгляд на сорочке, на шортах - Жунковскии смахивал на городского мальчишку довоенных лет из благополучной семьи, и только облупленный нос, цыпки на ногах делали его схожим со здешними пацанами. На незнакомце висело нечто среднее между халатом и плащом; захудалось халата-плаща, пятна грязи на лице, шее, руках и ногах - все говорило, что пацан бродяжничал.

- Давайте знакомиться, - предложил пацан. Он вытер руку о халат-плащ. - Вы здешние?

- Ага.

- Я так и подумал. Ромка.

Назвал себя и я, следом, поколебавшись, покраснев,- Жунковскии.

- А в мешках что?

- Кизяки.

- А это? - Ромка показал на стебель сурепки, торчавший за пазухой у меня. - Шамовка?

Мы, очистив кожуру со стебля, угостили его, дружно захрумкали.

- Этого дерьма сколько хочешь, - заключил Ромка, - не пережуешь всего.

Но сурепка все же ему понравилась, похвалил он и чымылдык - маленький сладкий клубень.

- Ты откуда? - осмелился спросить Жунковский.

- Из войны, - сказал Ромка, не задумываясь.

С тех пор, казалось, минула вечность, а в памяти из потаенных глубин, нет-нет да и чиркнет Ромкино "из войны". Произнес бы мужчина, бывалый солдат - дело другое, но в том-то и речь, что сказано было пацаном.

- Где живешь?

- Везде, - увидев на наших лицах нечто среднее между удивлением, недоумением и завистью, Ромка уточнил: - Где придется.

Потом вытащил перочинный нож, предложил сыграть в "ножичка", ловко подбросил нож - тот вертикально вонзился в землю, бросил еще - и снова удача, еще, еще... Приложил острие ножа к локтю, крутнул пальцем по тыльной части рукоятки - нож, описав дугу, вонзился в землю, еще, еще. Нож пошел по кругу.

- Сегодняшние мои аппартаменты, - щегольнул Ромка, нажав на "аппартаменты".

- Что? Как? - заволновался я.

Жунковский, изготовившись крутнуть ножичек с колена, замер в ожидании ответа.

- Значит, спальная комната, - Ромка небрежно показал примятую охапку сена под развесистым кустом шиповника.

- Не страшно.

- Это пусть нашего брата побаиваются.

- Ночью жутковато одному...

Ромка всем телом подался в сторону, сплюнул, от резкого движения распахнулся борт халата, обнажив голое тело, давно не знавшее мыла « он смутился, поспешно закутался, голос предательски задрожал.

- На спор - могу переночевать на кладбище! - он протянул мне руку.

Спорить ни я, ни Жунковский не стали, потому что не было и капельки сомнения в храбрости и решимости пацана.

Он завязал нож за веревочку изнутри халата.

- Мы принесем тебе поесть, - сказал Жунковский.

- Шамовку, - козырнул я.

- Тащите, если не жалко, - согласился Ромка и, чуточку переждав, добавил на прощание: - Я знаю место на побережье, там кизяков - пропасть. Покажу.

В словах его почудилось неуклюже упрятанное: "Пацаны, мне с вами хорошо - не оставляйте, Бога ради, загляните..."

2

В тот же вечер, не утерпев, мы рванули в лог. Ромки в "аппартаментах" не оказалось. Мы поднялись на кромку лога. Вязкая мгла зубчатыми краями на севере упиралась в небо, вызывая ощущение материальности: казалось, она медленно и неукротимо полезла на восток, увлекая за собой нас, смертных. Со стороны озера доносилось прерывистое и едва слышное "ш-ш-ш" - там сталкивались и умирали волны - тьма казалась одушевленной.

- Ромка! - позвал Жунковский. Прислушались - тихо.