Колыбельная

Я подхожу к библиотекарю и спрашиваю про книжку детских стихов. Но она на руках. Подробности о библиотекаре: его волосы слишком густо намазаны гелем и лежат на голове словно твёрдый нарост или шлем. Волосы светлые, пепельные, с белыми прядями, похожими на наледь. Он сидит за компьютером, и от него пахнет сигаретным дымом. На нём свитер с высоким воротом, на свитере — бэджик с именем. «Саймон».

Я говорю, что мне нужно найти эту книгу. Это вопрос жизни и смерти.

А он говорит: какая неприятность.

Я говорю: нет, ты не понял. Это вопрос твоей жизни и смерти.

Библиотекарь нажимает на какую-то кнопку на клавиатуре и говорит, что он вызывает полицию.

— Подожди, — говорит Элен и кладёт руку на стойку. Её пальцы сверкают изумрудами ступенчатой огранки, сапфирами, огранёнными звездой, и чёрными бриллиантами стандартной бриллиантовой огранки. Она говорит: — Саймон, выбирай, что тебе нравится.

Библиотекарь подтягивает верхнюю губу к носу, так что видны его верхние зубы. Он моргает — один раз, второй — и говорит:

— Дорогая, свои фальшивки можешь оставить себе.

Улыбка Элен даже не дрогнула.

Библиотекарь закатывает глаза и как-то весь обмякает. Голова падает на грудь, он утыкается лбом в клавиатуру и медленно сползает со стула на пол.

Конструктивная деструкция.

Элен протягивает свою бесценную руку, чтобы развернуть монитор к себе, и говорит:

— Чёрт.

Даже мёртвый на полу, он выглядит спящим. Причёска, щедро политая гелем, даже не растрепалась.

Элен смотрит на монитор и говорит:

— Он поменял окна. Мне нужен его пароль.

Нет проблем. Большой Брат засоряет мозги всем одинаково. Моя догадка: он считал себя очень умным — точно так же, как и другие считают себя очень умными. Я говорю, чтобы она напечатала слово «пароль».

Глава двадцать пятая

Мона снимает носок у меня с ноги. Просто снимать больно, так что она его скатывает. Изнанка носка сдирает струпья. Хлопья свернувшейся крови летят на пол. Нога распухла, и все складки кожи растянуты. Нога напоминает воздушный шар в красных и жёлтых пятнах. Мона подкладывает мне под ногу полотенце и льёт на неё медицинский спирт.

Боль кошмарная, но проходит быстро — поэтому непонятно, обжигает спирт или, наоборот, холодит. Я сижу на кровати в номере в мотеле, штанина закатана до колена. Мона стоит передо мной на коленях. Я хватаюсь руками за простыню и сжимаю зубы. Спина болит, всё тело напряжено. Простыни на кровати холодные и пропитаны моим потом.

Надувшиеся волдыри, жёлтые и мягкие на ощупь, — по всей стопе. Под слоем отмершей кожи в каждом волдыре виднеются какие-то тёмные твёрдые штуковины.

Мона говорит:

— Ты по чему ходил?

Она прокаливает пинцет над пластиковой зажигалкой Устрицы.

Я спрашиваю у неё, что это за объявления, которые Устрица даёт в газеты. Он что, работает на какую-то юридическую фирму? Кожный грибок и пищевые отравления — это всё по-серьёзному?

Спирт стекает у меня с ноги, розовый от растворённой в нём крови, на гостиничное полотенце. Мона кладёт пинцет на мокрое полотенце и прокаливает над зажигалкой иголку. Она убирает волосы в хвост и скрепляет его резинкой.

— Устрица называет это «антирекламой», — говорит она. — Иногда фирмы, которые он упоминает в своих объявлениях — богатые и солидные фирмы, — платят ему, чтобы он снял объявление. Он говорит, что суммы, которые они ему платят, говорят о том, что объявления не далеки от истины.

Нога распухла, теперь она не войдёт в ботинок. Сегодня утром, в машине, я попросил Мону посмотреть, что у меня с ногой. Элен с Устрицей поехали покупать новую косметику. По дороге они собираются заглянуть в большой букинистический магазин — «Книжный амбар» — и упразднить три экземпляра книги.

Я говорю, то, что делает Устрица, называется шантаж и клевета. Уголовно наказуемое преступление.

Уже почти полночь. Я понятия не имею, где Элен с Устрицей. Не знаю и знать не хочу.

— Он не говорит, что он адвокат, — говорит Мона. — Он не говорит, что занимается коллективными исками. Он просто даёт объявление. А бланки заполняют другие. Устрица говорит, что он просто сеет зёрна сомнения в их умах.

Она говорит:

— Устрица говорит, что это только справедливо — ведь любая реклама обещает сделать тебя счастливым.

Сейчас, когда Мона стоит передо мной на коленях, мне хорошо видна её татуировка — три чёрные звёздочки над ключицей. За плотной завесой из цепочек с кулонами и амулетами всё равно видно, что лифчика на ней нет, и я считаю — раз, я считаю — два, я считаю — три…

Мона говорит:

— Другие члены ковена тоже этим занимаются, но придумал всё Устрица. Он говорит, что смысл в том, чтобы разбить иллюзию безопасности и комфорта.

Она протыкает иголкой жёлтый волдырь, и что-то падает на полотенце. Маленький коричневый кусочек пластмассы, покрытый вонючим гноем и кровью. Мона переворачивает его иголкой, и жёлтый гной стекает на полотенце. Она подцепляет кусочек пинцетом и говорит:

— А это ещё что за хрень?

Это шпиль колокольни.

Я говорю, что не знаю.