Колыбельная

Устрица любит поговорить на подобные темы. Это — его информационная чума. Когда он заводит такой разговор, я делаю радио громче — любую музыку, кантри или вестерн. Или трансляцию баскетбольного матча. Что угодно, лишь бы было достаточно громко и длинно, чтобы я мог сделать вид, что сандвич, который я ем, — это просто мой завтрак. Что животные — это животные. Что яйцо — это просто яйцо. Что сыр — это сыр, а не страдания новорождённого телёнка. Что у меня как у человека есть неотъемлемое право на еду.

Большой Брат поёт и пляшет, чтобы я ни о чём не задумывался. Для моего же блага.

В сегодняшней местной газете сообщение о смерти очередной манекенщицы. Там же помещено объявление:

ВНИМАНИЮ КЛИЕНТОВ СОБАЧЬЕЙ ФЕРМЫ

«УПАВШАЯ ЗВЕЗДА»

В объявлении сказано: «Если ваша собака, купленная на указанной ферме, оказалась больна бешенством, звоните по указанному телефону и объединяйтесь с другими такими же пострадавшими, чтобы подать коллективный иск в суд».

Проезжая по краю, который раньше был просто красивым краем с потрясающей природой, и доедая свой завтрак, который раньше был просто сандвичем с варёным яйцом, я интересуюсь, почему они просто не купили те три книги в «Книжном амбаре». Устрица и Элен. Можно было вообще их не покупать, а просто вырвать страницы. Я говорю, что цель нашей поездки заключается в том, чтобы никому не пришлось сжигать книги.

— Расслабься, — говорит Элен. Она, как всегда, за рулём. — В том магазине было три экземпляра. Но вот в чём проблема: они не знали, где именно их искать.

А Устрица говорит:

— Там все полки были перепутаны. — Мона спит, положив голову ему на колени, и он рассеянно перебирает руками её дреды, разделяя чёрные и красные пряди. — Она по-другому не засыпает, — говорит он. — Она будет спать вечно, если я не перестану трогать её волосы.

Совершенно без всякой связи мне вспоминается моя жена. Жена и дочка.

С этими пожарными сиренами мы всю ночь не спали.

— Этот «Книжный амбар», он был как крысиное гнездо, — говорит Элен.

Устрица вплетает в волосы Моны кусочки разломанной цивилизации. Артефакты из моей ноги, обломки колонн, лестниц и громоотводов. Он распускает её ловца снов навахо и вплетает ей в волосы монеты И-Цзын, стеклянные бусины и верёвочки. И перья пасхальных цветов: голубые и розовые.

— Мы весь вечер искали, — говорит Элен. — Проверили каждую книжку в отделе детской литературы. Потом прочесали раздел «Наука». Потом — Религию. Философию. Поэзию. Народный фольклор. Этническую литературу. Мы перебрали всю художественную литературу.

Устрица говорит:

— В компьютере книги были, но потерялись где-то в магазине.

И они сожгли весь магазин. Ради трёх книг. Они сожгли десятки тысяч книг, чтобы наверняка уничтожить те три.

— Другого выхода не было, — говорит Элен. — Ты знаешь, насколько они опасны, эти книги.

Совершенно без всякой связи мне вспоминается Содом и Гоморра. Что Бог пощадил бы эти города, если бы там остался хотя бы один безгрешный и добрый человек.

Здесь же всё наоборот. Уничтожены тысячи, чтобы гарантированно уничтожить единицы.

Представьте себе новое Средневековье, новое мракобесие. Представьте костры из книг. И в тот же костёр полетят фильмы и аудиозаписи, радиоприёмники и телевизоры.

И я даже не знаю, чем мы сейчас занимаемся: предотвращаем такой поворот событий или, наоборот, приближаем.

По телевизору передали, что при пожаре погибли двое охранников.

— На самом деле, — говорит Элен, — они были мертвы ещё до пожара. Нам нужно было спокойно разлить бензин.

Мы убиваем людей для спасения жизней?

Мы сжигаем книги, чтобы спасти книги?

Я задаю вопрос: во что превращается наша поездка?

— Ни во что она не превращается, — говорит Устрица, пропуская прядь волос Моны сквозь монетку с дырочкой. — Чем она была, тем она и осталась. Захват власти над миром.

Он говорит:

— Ты, папочка, хочешь, чтобы всё осталось таким, как есть, но чтобы главным был ты.

Он говорит, что Элен тоже хочет, чтобы всё осталось таким, как есть, но чтобы главной была она. Каждое поколение хочет быть последним. Каждое поколение ненавидит новое направление в музыке, которую не понимает. Нас бесит и злит, когда наша культура сдаёт позиции, уступая место чему-то другому. Нас бесит и злит, когда наша любимая музыка играет в лифтах. Когда баллада нашей революции превращается в музыкальную заставку для телерекламы. Когда мы вдруг понимаем, что наш стиль одежды и наши причёски уже стали ретро.

— Лично я, — говорит Устрица, — за то, чтобы всё вообще уничтожить — и людей, и книги — и начать всё заново. И чтобы главных не было.

А он и Мона будут новыми Адамом и Евой?

— Нет, — говорит он, убирая волосы Моны с её лица. — Нас тоже уничтожат.

Я интересуюсь, неужели он так ненавидит людей, что даже готов убить женщину, которую любит. Я говорю, почему бы ему просто не покончить самоубийством.

— Нет, — говорит Устрица, — я всех люблю. Растения, животных, людей. Я просто не верю в великую ложь, что мы все можем плодиться и размножаться, не уничтожая при этом себя.

Я говорю, что он предатель своего племени.