Колыбельная для моей звездочки

И в комнате стало тихо. И во всём доме. И даже будто во всём мире. Правда, где-то на периферии бродили голодные мыши. Бродили, пищали. Пищали и жевали кирпичи и доски – строили широкую, просторную дорогу в наш дом. Строительство подвигалось туго – у мышей болели зубы. Мы с Юлькой давно им не завидовали, зато мыши невероятно завидовали нам.

«Ах, сколько прелестных съедобных вещей, а они пьют чай с малиновым вареньем, – шушукались (пипикались? пикировались?) мыши. – Какой божественный букет! Какой восхитительный аромат! А как подают! Ну что за чудо, что за нектар эти старые газеты!»

Подавали газеты в углу за дверью. Подавали аккуратно связанными в кипы. Подавали, потому что ленивые хозяева давно не сдавали макулатуру. Ленивый хозяин – лучший друг голодного мыша (мыши?)! Особенно если у него есть такой кот, как Таракан.

Да-а… А на улице в это время кончалось лето. А мы сидели, пили чай с вареньем и не открывали окон, и не выбегали во двор, и не стояли тихонечко в задумчивости, не удивлялись ничему, и вообще мы были как два уставших путешественника. По нашим обветренным, измождённым, изборождённым морщинами лицам совершенно невозможно было прочесть наши мысли. Говорили мы мало – значительно и непонятно. Со стороны – так просто чушь пороли. Чушь, ясное дело, вырывалась и жалобно повизгивала.

– Вот это чушь! – сказала Юлька.

Но тут неожиданно Остронос из-под абажура совершил грехопадение (грехонападение?) на мой локоть и опять промахнулся. И, сгорая со стыда, вновь убрался под стол – подальше, значит, от греха. Спасала Хитроглаза его удивительная по нашим временам стеснительность. Другой жужжал бы, а этот укусит или промахнётся – а всё бежать. За эту его скромность и ценили мы с Юлькой ЗЗЗуммера.

– Хоть бы пришёл хоть кто… – сказала Юлька.

– Хоть бы…

Юлька отодвинула стул и села прямо на пол. Прислонилась спиной к радиатору (для тёплости?), руки сложила на коленях, а на руки положила боком голову, так что одно ухо слышало вниз, другое – слышало вверх.

– Почтальоны могли бы и по ночам ходить. В плащах. Постучался. «Кто это?» – «Почтальон». – «Как мы вас ждали!» А он такой мокрый весь. Замёрзший, синий. «Вам письмо, – он говорит, – телеграмма». А мы: «Садитесь. Как раз мы чай пьём. Вы с малиновым вареньем любите?» А он: «Необыкновенно». А ты говоришь: «Я вашу работу понимаю». А я письмо читаю. А он: «Служба». А ты: «Сколько вы получаете в месяц, если не секрет?» А он: «С уральскими?» А ты: «Можно и без». А он: «Тысячу пятнадцать». А ты: «Хватает?» А он: «Как сказать…» А я: «Может, вам ещё чаю? Посмотрите, как вы замёрзли». А он: «Спасибо. Нужно идти. Служба! Всегда бывает приятно общаться с понимающими людьми. И особенно варенье. Это было очень хорошее варенье». А я: «Мама варила». А он… – сказала Юлька.

– Только почтальоны сейчас все в Америке. Как раз там день сейчас. А в Южной вообще весна. Бананы расцветают. Вот. Ну а как свечереет, почтальонов – в самолёт и срочно к нам. На почте вручат им сумки с письмами, велосипеды, и они поедут… – сказал я.

– Хоть бы хоть кто… – сказала Юлька.

Под столом вздыхал расстроенный ЗЗЗуммер. Мыши яростно вгрызались в кирпичи. Почтальоны отказывались ходить в мокрых плащах по ночам и пить чай с малиновым вареньем. Юлька сидела, прислонившись для тёплости к радиатору. Время шло само по себе и не подчинялось часам.

В этот момент на кухню заглянул Таракан. Постоял, поглядел на наши постные физиономии и поинтересовался, где его молоко.

– В холодильнике, – буркнула Юлька.

Таракан принялся усердно полировать спиной холодильник. Но сколько, хитрец, не притирался (примазывался, подмазывался, подлизывался?), дырка не протиралась – молоко не закапало, и даже не вывалился большой кусок колбасы, что лежал рядом с баночкой горчицы и маслёнкой в правом дальнем углу на верхней полке, завёрнутый в бумагу.

– Не успела хозяйка отлучиться, – заметил уныло Таракан, – и уже некому в этом доме позаботиться о вашем брате меньшем. Проявить сочувствие и солидарность. Покормить и обогреть. И почесать за ухом. Вот кого я люблю. Не-е-ет, вы не зелёные, хоть у вас и лица… «Гринпис»! «Гринпис» – мой идеал!

– Мышей ловить надо… – сказала Юлька.

– Не учите меня жить! – фыркнул Таракан и покосился в сторону газет-макулатуры. – Сами вы это слово. Между прочим, я сюда распространялся из Сибири для красоты. Расширял, как дурак, свой ареал, и вот – дорасширялся. А бывало, в Сибири сугробы наметёт сибирские по самые крыши сибирская метель, а ты валяешься на печи, в трубе ветер завывает сибирский, и хозяин-сибиряк рядом лежит, лапы тебе греет… Кстати, вы пельмешками не балуетесь на досуге в моё отсутствие? А то я подозрительный стал последнее время. Голодный и оттого неуверенный в своём нюхе. Обрастаю комплексами, как вшивый Бобик репьями, на вашем Урале.

Тут Юлька не выдержала, встала, открыла холодильник и налила из бутылки Таракану в блюдце молока.

– Вот кого я люблю, – признался Таракан. – Только, чур, это не завтрак. Завтрак, чур, отдельно.

– Холодильник надо помыть, а то мама вернётся… – сказала Юлька.

– Единогласно, – сказал я.