Колыбельные неведомых улиц. Разговоры с бездомными об их жизни

[Атмосфера] далеко не казённая, и не скажешь об этом. Например, у меня в доме-интернате был телевизор большой. Я имею в виду, который висит на стенке, а не ставится, домашний кинотеатр, все условия. Комната на пятерых человек. Но обычно там одна кровать пустует. Вот я там пробыл три года, грибы, считай, ягоды. Но я-то какой грибняк? Но мужики-то, старички-то ходят, собирают, приносят. Родственники приезжают ко всем. На тот момент, когда я был, было сто восемьдесят человек, там два барака двухэтажных. Это Епихарка, Угличский район.

А дотуда километров, допустим, семьдесят-восемьдесят. Привезли меня в эту Епихарку, но как бы там хорошо ни было, как бы тут хорошо ни кормили, как бы тут хорошо грибы с ягодами ни собирались, не моё это. Мне надо, чтобы народ ходил, чтобы машины жужжали, а там же сплошная тишина.

Три года я пробыл, у меня ослеп отец. У меня отец, считай, такой человек, он как монтажник-высотник, сварщик. Ну и в итоге вот сказалось: сделали операцию на один глаз, а он у меня читоман – папка-то был. Он сумасшедший до этого, ему сказали, предупреждали: не читайте книги, Юрий, не читайте книги. А он как зрение появилось, ему операцию сделали на один глаз – всё: он давай опять. Ну и в итоге у него на одном глазу катаракта, а на другом – глаукома.

И потом он – никак, в интернат. Говорит: не могу я один, всё, сынок, я в интернат. Я: пап, ну смотри… Ну и всё хорошо, я там бабушку нашёл, я уехал там в Епихарку со зрением, увезли меня. Я из интерната, как чувствую, что бабушка умерла, чувствую, что у меня отец страдает – я поехал обратно в Ярославль. А оттуда никого не выпускают так просто. Ну я первый был человек, которого вообще оттуда выпустили, за всё время существования. Не выпускают, впускают только туда. Так-то ради бога, ты можешь написать заявление: съездить в Углич, съездить в Ярославль, посетить театр, выставочный зал и так далее. Не больше десяти дней отпуска. А, допустим, я вот когда там был, я вообще уезжал на всё лето в Ярославль. И просто, может, от отношений зависит.

Потом директор сменился, потом Анатольевна – другая директор поступила. Там вообще расположение было хорошее, человеческие отношения, то есть можно было поговорить обо всём, то есть какие-то вопросы, какие-то проблемы. Она говорит: Миша, вообще ты тут как белая ворона. Я говорю: отпусти меня в Ярославль, хватит мне тут, уже всё, боже мой, я устал. Она: ну езжай, пиши заявление. И всё, она мне документы – на руки и я домой поехал. Уехал, всё хорошо, снял квартиру, всё нормально. Помощников хватало: там один придёт, другой придёт, в магазин сходит, ещё что-то. Потом эта служба специальная, девушка ко мне приходила социальная. А потом вот я встретил вот эту одноклассницу, и всё у меня пошло наперекосяк. Меня предупреждали: Миша, не тот человек это. А я не слушал, в итоге, так оно и получилось.

Я туда [в интернат] не поеду. Не знаю, как говорится, людей посмотрел, себя показал, а больше мне там делать нечего. После моего убытия очень много людей порасселили по разным уголкам нашего города. Кого на Маяковского в интернат, кого в Некрасовский, в общем, кого как. Неделю назад у меня телефон украли, вытащили из кармана. Мы так созванивались со всеми, а сейчас мне пришлось новую сим-карту восстанавливать, покупать. Телефон ещё тут уронил другой в лужу – вот не знаю, чего с ним делать: время только говорит, а больше ничего. А я ориентируюсь-то только по голосовой связи.

Там уже новый контингент, ну, может быть, два-три человека остались из старого состава. И то, вы понимаете, как: там алкоголь рядом. Запрет-то есть, но как запретишь? Люди-то не осуждёные, ничего, а тем более старики, инвалиды, чего, как запретишь, пьют. А тем более то место, где я был, это – специализированное учреждение. То есть для людей, которые когда-то отбывали срок наказания, понимаете? А у меня как: у меня после аварии судимость, ну тогда ещё это была 211-я. Конечно, между мужиками происходит всякое-разное. Просто я когда уходил, мне все мужики говорили: Миха, ну чего теперь без тебя будет тут? А говорю: да чего будет, живите как живёте. Я-то такой человек, что конфликтные ситуации не для меня, в общем.

Там находились люди, которые в тюрьме уже не были кто по тридцать, кто по сорок лет. Уже не знают, что это такое. То есть таких, которые, допустим, отбывали наказание недавно, там таких нет. Там люди, у которых уже за плечами двадцать, тридцать лет волюшки. А то и больше: там старики по семьдесят лет, чего он сидел там во время социализма, бог знает в какие года…

Да там в общем-то никто на это внимание не обращает. Почему, потому что там среди таких людей есть и такие, которые вообще не отбывавшие, которые не знают даже, что такое тюрьма. И таких хватало. Но когда я был там, там было перенаселение. Были такие, [что и без статьи], но в основном всё местные: ярославские, углические, рыбинские. Ну где-то, чего-то, как-то может москвичи попадались, а так нет. А чего сказать, там всё в норме, что касается проживания. Что касается общения, там тоже всё в норме.