Колымские тетради

Моя мать была дикарка,
Фантазерка и кухарка.

Каждый, кто к ней приближался,

Маме ангелом казался.

И, живя во время оно,

Говорить по телефону

Моя мама не умела:

Задыхалась и робела.

Моя мать была кухарка,

Чародейка и знахарка.

Доброй силе ворожила,

Ворожила доброй силе.

Как Христос, я вымыл ноги

Маме — пыльные с дороги, —

Застеснялась моя мама —

Не была героем драмы.

И, проехавши полмира,

За порог своей квартиры

Моя мама не шагала —

Ложь людей ее пугала.

Мамин мир был очень узкий,

Очень узкий, очень русский.

Но, сгибаясь постепенно,

Крышу рухнувшей вселенной

Удержать сумела мама

Очень прямо, очень прямо.

И в наряде похоронном

Мама в гроб легла Самсоном, —

Выше всех казалась мама,

Спину выпрямив упрямо,

Позвоночник свой расправя,

Суету земле оставя.

Ей обязан я стихами,

Их крутыми берегами,

Разверзающейся бездной,

Звездной бездной, мукой крестной.

Моя мать была дикарка,

Фантазерка и кухарка.

1970

Прачки

Девять прачек на том берегу
Замахали беззвучно валками,
И понять я никак не могу,
Что у прачек случилось с руками.

Девять прачек полощут белье.

Состязание света и звука
В мое детство, в мое бытие
Ворвалось как большая наука.

Это я там стоял, ошалев

От внезапной догадки-прозренья,
И навек отделил я напев
От заметного миру движенья.

1970

И мне на плече не сдержать

И мне на плече не сдержать
Немыслимый груз поражений.
Как ты, я люблю уезжать
И не люблю возвращений.

1970

Три снежинки, три снежинки в вышине

Три снежинки, три снежинки в вышине —
Вот и все, что прикоснулось бы ко мне,

По закону тяжести небесной и земной

Медленно раскачиваясь надо мной,

Если б кончился сегодняшний мой путь,

Мог бы я снежинками блеснуть.

1970

Хранитель языка

Хранитель языка —
Отнюдь не небожитель,
И каждая строка
Нуждается в защите.

Нуждается в тепле

И в меховой одежде,
В некрашеном столе
И пламенной надежде.

Притом добро тепла

Тепла добра важнее.
В борьбе добра и зла
Наш аргумент сильнее.

1971

Острием моей дощечки

Острием моей дощечки
Я писал пред светом печки,
Пред единственным светцом,

Я заглаживал ошибки

Той же досточкой негибкой,
Но зато тупым концом.

(1971–1973)

Пусть лежит на столе