Кома. Первая и вторая книги

После ужина, когда я уже клевал носом, появился директор и, поприветствовав членов Ордена, пригласил меня в гостиную на первом этаже. Закрыв дверь, Дамблдор указал мне на кресло и заговорил.

— Вадим, как твое самочувствие? Как ты устроился?

— Благодарю, директор, все хорошо, — настороженно отозвался я.

— Тебе понравился дом? — Дамблдор добродушно усмехнулся в бороду на мой кивок. — Вот видишь, я же говорил, что понравится. Тебе не доставляют неудобств защитные чары?

— Как ни странно, но нет. Дом Блэков воспринимает меня гостем. Он не трогает.

Я потеребил ящерицу на груди. Трогать-то он не трогает, но щит я снимать пока не рискну.

— Тебе что-то нужно? Я отдал распоряжение, так что скоро твои вещи будут здесь.

— Почему вы спрашиваете? — насторожился я и широко зевнул в кулак.

— Вадим, я прошу тебя не покидать дом. Если тебе что-то понадобится, говори Молли или мне, — Дамблдор печально кивнул, колокольчики в бороде тихо звякнули. Он сочувствующе глядел на меня. — Прости, мой мальчик, но это ради твоей же безопасности.

Вместо того чтобы возмутиться, я кивнул и наклонил голову набок, рассматривая директора.

— Может, вы еще велите мне ни с кем не переписываться? — спокойно уточнил я.

— Было бы хорошо, — невозмутимо кивнул директор. — В особенности, я бы попросил тебя воздержаться от общения с Гарри до тех пор, пока он не появится здесь, конечно.

— Что еще? — помолчав, спросил я.

— Не выходи на улицу и постарайся держать в узде свое любопытство. Впрочем, с последним у тебя никогда не было проблем, — Дамблдор подмигнул. — Я тебе даже завидую, у меня так никогда не получалось.

В общем-то, было ясно, почему меня запирают. Учитывая, что Волдеморт вернулся и что он знает обо мне, это разумное решение. Мне и самому хотелось закопаться поглубже. Но немножечко бесил тот момент, что меня просто поставили перед фактом и не спросили.

— Профессор Дамблдор, я понимаю ваши резоны, но за пределами этого дома есть люди, за которых я беспокоюсь. Мне жизненно необходимо знать, что с ними все хорошо, и будьте уверены, что я найду способ узнать, что с ними, — я прищурился. — И предупреждаю, я подчиняюсь вам ровно до тех пор, пока эти люди… скажем так, пока я буду в курсе, что с ними происходит. В противном случае я оставляю за собой право… на любые действия.

— Вадим, — старик запнулся, увидев мое выражение лица, и промолчал. В наступившей тишине было слышно, как на кухне гремит посудой Молли и ругает близнецов.

Я почувствовал прилив головной боли и мысленно застонал. Только этого не хватало! Я встряхнул головой и исподлобья уставился на директора.

— Кажется, я вас предупреждал, профессор.

— Это выходит непроизвольно, — директор благостно и чуть извиняюще улыбнулся. Все-таки отвел взгляд. — У нас непростые отношения, но поверь, я никогда не желал тебе вреда и всегда действовал, исходя из твоего благополучия. И в тебе есть редкая черта, которая мне очень нравится — послушание. Я уверен, что пока я соблюдаю наш негласный уговор, ты не переступишь за очерченные мной границы, не перейдешь черту. Ведь порой, переступив границы дозволенного, человека ждет совсем другой результат, нежели тот, на который он рассчитывает. Без подсказок люди очень редко понимают, когда нужно остановиться.

Ну да, конечно. Интриги, манипуляции, двойное дно — поморщившись, я оперся на трость и буркнул:

— Что вы имеете в виду? Говорите уже прямо.

Дамблдор промолчал. Не знаю, что он там себе думал, но мне все больше хотелось просто встать и уйти, хлопнув дверью. Борясь с возрастающим в прямо-таки геометрической прогрессии раздражением, я не сразу понял, что мне отвечают.

Изменившимся, будто осипшим голосом директор сказал:

— В молодости мне нравился один человек. Человек, — грустно повторил он, — я совершил тогда много ошибок, пытаясь доказать самому себе и всему миру, что достоин его.

Директор тяжело встал и подошел к окну.

— Сочувствую, — вырвалось у меня непроизвольно.

Дамблдор даже не посмотрел на меня. Он, замерев, стоял перед окном — будто забыв, что в комнате кроме него есть еще кто-то. Он выглядел старым, очень старым — закатное солнце не смягчило, но заострило его черты лица и углубило тени вокруг глаз. Дамблдор продолжал говорить, словно каждое слово дается ему с неимоверным трудом.

— … любовь затмила мне глаза. Никогда ранее я не испытывал подобного — жгучую ревность, потребность быть рядом каждый день, каждую секунду; желание отдать все, что у меня есть, пожертвовать чем угодно ради призрачного шанса быть любимым в ответ. Я боготворил его, а себя считал недостойным — в глубине души. Но однажды я будто очнулся и посмотрел на себя со стороны. Увидел, во что превратился — и ужаснулся. Своей любовью, Вадим, я погубил столько невинных жизней, сколько тебе и не снилось, а то, что я совершал тогда, аукается мне до сих пор.

С громким «щелк» в моей голове все стало на свои места. Оправдываясь, могу сказать, что слово «man» не обязательно значит «человек», поэтому я не сразу сообразил, что к чему.