Команч в октябре

Но ты-то ведь знаешь, что я остаюсь новогодней,

ты знаешь, какая во мне уязвимая хрупкость,

и как по-сорочьи кошусь на блестящие бусы,

и слабость мою к фейерверкам и праздничным яствам…

Я шарик. Вокруг сапоги и тяжёлые бутсы.

Но я их давно научилась не слишком бояться.

Мне страшно другое: что я неуместна в июле,

тем более, ты, как всегда, очень занят в субботу:

ты должен возделывать грядки, окуривать ульи...

А это, конечно, не время для Нового года.

9 июля 2011

Линия отреза

Понедельник. Подводишь черту, отрезаешь по ней

нас обоих от двух выходных незадавшихся дней.

И как я ни стараюсь, и как ни стараешься ты

отойти, мы какое-то время стоим у черты,

за которой зияет прожитый поврозь выходной,

за которой – портрет в интерьере тебя не со мной.

Это всё на бумаге, а резать бумагу легко.

Это Белые Лошади знают и вдовы Клико.

На бумаге легко тушевать интерьер и портрет,

и обычно ко вторнику их уже как бы и нет.

И действительность вновь обретает приемлемый вид,

но по линии жёсткой отреза немного кровит.

22 августа 2011

Ваза

Так мало солнца в ноябре,

так вечер хмур и неуютен,

что капитан на корабле

сидит и глушит ром в каюте.

В такую хмарь не в силах он

всё время думать о штурвале.

Барашки чёрных пенных волн

его сегодня забодали.

И я, как этот капитан,

с тоской смотрю в иллюминатор

на облетающий каштан

и птиц, пакующих манатки.

Они желают жить в тепле…

Ну, вот, и дождь собрался снова.

И только ваза на столе

оптимистична до смешного.

И ветер, вытащив свисток,

в него свистит и листья крутит.

А ваза, полная цветов,

стоит и дышит полной грудью.

4 ноября 2011

Шарф

Ранним утром – лиловым и жёлтым,

и сырым, как слежавшийся хворост –

развяжи этот узел тяжёлый,

размотай на мне шарф длиннохвостый:

трудно жить с перехваченным горлом.

Распусти даже петли на шарфе!

Мы пойдём на Кудыкину гору,

где играют беспечные арфы,

где откроют, как тайны, сады нам.

И, измучившись веком раздельным,

мы в колечки табачного дыма

безымянные пальцы проденем.

11 ноября 2011

Зонтики

Она не то что тяготеет к экзотике,

но в очень хмурые, дождливые дни

она скупает светло-синие зонтики.

Уже полшкафа занимают они.

С собой не носит, забывает их, глупая.

Но дома вытащит, раскроет в руках,

и через ткань небесно-синего купола

ей светит люстра. Ведь без солнца – никак.

Она раскручивает зонтик за тросточку,

и небо кружится и сбоку, и сверху.

А за щекой её – вишнёвая косточка,

а может, имя одного человека.

13 ноября 2011

Устав больше среднего…

Она, устав больше среднего, притворялась кустом сирени,

сидела, вдыхала запахи забытых стихотворений,

вспоминала разные комнаты, случайных ключей бородки,

и глаза её были сонными, а слова её были кротки.

Особенного как будто бы не думала и не делала.

Но всякие аномалии, конечно, над ней витали:

пошепчет над черепками – и кувшин превратится в целое,

стоит как дурак и курится сиреневыми цветами…

15 ноября 2011

Прописи

Молчите, проклятые книги!

Я вас не писал никогда!

           Александр Блок

Мне семь. Далеко ещё восемь.

Муштровая школьная осень.

В душе раздражение копится,

и плохо даются мне прописи.

И каждый урок – одинаков.

Сквозь строй восклицательных знаков

иду я, как знак вопросительный,

сутулясь под взглядами зрителей,

по кочкам, по кочкам, по точкам –

до самого края листочка –

там скоро появятся лебеди –

те двойки, что все вы мне влепите.

Мне восемь. Мне сорок. Мне двести.

Устала. Не троньте, не лезьте!

Не тычьте своими указками.

Я всё ещё думаю сказками –

последняя парта, не плакса.

В тетрадях – ошибки и кляксы.

На кухне, в автобусе, в офисе

Молчите, проклятые прописи!

18 ноября 2011

Сны по пропускам

Он твердил себе вечно избитое: «Делай, как должно!»

Он себя укрощал и пилил, как ножовкой – железо.

Каждый час проверял, не налипла ли грязь на подошвы,

и считал: если горько на вкус, значит, точно полезно.

Он тянулся к стихам, но себе ограничивал воздух,

не дышал, не писал, полагая: мужчина – добытчик,

всех, кого приручил, он обязан тащить паровозом,

терпеливый, как снайпер. На шее (желательно бычьей).

И однажды разгневался сказочник Оле Лукойе,

приглядевшись к нему – к еле видимой точке на плане,

и сказал ему: «Раз ты творишь над собою такое,

я за это лишу тебя снов, укротитель желаний!»

И с тех пор мой любимый живёт исключительно в яви –

без каких-либо грёз, без подсказок и знаков, кошмаров.

Просто падает в ночь и лежит до утра в ней, как в яме…

И не может добыть на просмотр своих снов контрамарку.

Иногда, очень редко, его провожу в кинозал я –

без билета, с одним лишь «авось», просто зная: «Пройду!»,

и нам крутят нон-стоп сны про наше счастливое завтра,

только мы их не смотрим, целуясь в последнем ряду.

25 ноября 2011

Батискаф

Ничего-то и нет у меня, кроме мокрого снега,

что идёт и идёт за окном в перекошенной раме.

Календарь, по моим представлениям, – просто линейка,

та, которой по пальцам нас бьют, постоянно тираня.

Эти праздники нас затопили. На дне, в батискафе

бултыхается мой человек в гуще рыб и кораллов.

Он, конечно бы, мог позвонить, да грехи не пускают.

Он, конечно, мне пишет слова, что не так уж и мало.