Командарм Лукин

— Ну что, товарищи командиры, небось проголодались? Сейчас что-нибудь приготовлю. Только уж не взыщите… Я на скорую руку. В поле бежать надо. Хлеба осыпаются. — Она хлопотала у печки и все говорила, говорила. Увидев в руках Лукина букварь, чуть просветлела лицом. — Дашенька уже похвасталась? Букварь старый, Андрейка еще с ним в первый класс ходил. — Женщина глубоко вздохнула, и в глазах, таких же голубых и огромных, как у Дашеньки, прибавилось горечи. — Где-то он сейчас, мой сыночек? И муж тоже… Оба ушли, в один день. Андрейка уже и фотокарточку прислал. Да не мне, шельмец, а зазнобе своей. На воротнике у него такие же пушечки, — кивнула она в сторону Прохорова. — И по два треугольничка. Выходит, артиллерист.

— Артиллерист, — подтвердил Прохоров, — а треугольнички означают, что ваш Андрейка — отделенный командир.

— Да, уж командир. В институт в этом году собирался. В Смоленск… — Женщина достала ухватом из печи чугунок. Прислонила к печи ухват, поправила волосы: — А Смоленск небось порушили.

В комнате наступило тягостное молчание. Не дождавшись ответа, женщина окликнула дочь:

— Давай-ка быстро к столу. Некогда мне с тобой тут… И вы, товарищи командиры, отведайте картошки.

Из чугунка валил пар. Клыков уже выставлял на стол банки с консервами, колбасу, сахар. Но только Дашенька завороженно смотрела на эти лакомства. Генералы, обжигаясь, выбирали из чугунка крупные, рассыпчатые картофелины.

Женщина глянула на ходики и спохватилась.

— Батюшки! В поле пора. Ты, дочка, все тут прибери потом, — наказывала она, уже повязывая голову платком. — Побегу.

— Как же вы не боитесь в поле? — проговорил Лобачев. — Немцы не так уж далеко и самолеты…

— Рожь, она не ждет, убирать надо. Хотя, что вы понимаете, военные люди, — махнула она рукой.

— Почему же не понимаем? — возразил Прохоров. — Лично я из Тульской губернии, в семье крестьянина родился.

— И я не в Москве родился, в деревне Зонино, Медынского уезда, Калужской губернии, — чинно пояснил Лобачев. — И тоже толк в хлебе знаю.

— А знаете, так понять должны, что на душе у людей. Посей, выходи хлебушек, а потом… Потом фашистам оставить? Нет уж, сколько успеем, соберем.

В комнате осталась тишина. Только ходики монотонно отстукивали время. Лукин полез за портсигаром. Достал, повертел в руках.

— Клыков! — крикнул он. — Где там Смурыгин? Тащите меня на воздух.

Лорд вылез из конуры, взъерошился, но лая не поднимал. Он лишь скалился.

— Ну, Лорд, Лорд, хороший песик, — приговаривал Лукин. — Иди ко мне, хороший, хороший.

И к всеобщему удивлению, Лорд осторожно, шажком-шажком стал приближаться. Лукин смело протянул руку, погладил собачью морду, почесал за ушами. Лорд покорно улегся у его ног и блаженно прикрыл глаза.

В калитку вошел полковник Шалин. Лорд приподнял морду, зарычал.

— Свои, свои, Лорд, — успокоил его Лукин.

Шалин, косясь на собаку, присел на завалинку.

— Чем порадуешь, Михаил Алексеевич?

— Немцы, судя по всему, взяли передышку. По данным разведки, гитлеровское командование еще тридцатого июля отдало директиву, в которой группе армий «Центр» приказывалось прекратить наступление на Москву и перейти к обороне.

— На себе мы что-то не почувствовали, что немцы перешли к обороне, — проговорил Лобачев.

— Это понятно. Нас немцы хотели не выпустить из кольца и раздавить. Думаю, друзья, — обратился ко всем Лукин, — и наши армии заставили Гитлера издать такую директиву. Что еще нового?

— Нам приказано завтра к вечеру сменить сто седьмую дивизию в районах Дорогобужа, Усвятья и Калиты.

— Прежде надо собрать армию. Переправлялись-то в разных местах. Разбрелись, — заметил Лукин.

— Остатки дивизий сосредоточиваются в районах Колодези, Сельцо, Спизово, Милеево, — доложил Шалин.

— Будем просить фронт дать нам хоть пару дней отдыха.

Солнце, склоняясь к горизонту, поубавило жар. Небо было чистым. Лишь одно перышко-облачко светлело и было недвижимым. Казалось, оно заблудилось или, оторвавшись, отстало от недавних туч и теперь не знает, что делать: или еще погреться на солнышке, или догонять свою стаю. Но, видимо, решило все-таки погреться, потому что висело неподвижно и насквозь просвечивалось солнцем.

От огорода тянуло угарным запахом цветущей полыни и зреющей конопли. Возле забора краснели кисти рябины и боярышника. Огород спускался от дома по косогору. Внизу его обрезала речка Устром, заросшая густым камышом. За ней, до дальнего леса, темнеющего на горизонте, золотилось ржаное поле. На краю его рассыпались люди.

Утром 6 августа в дивизиях и полках шестнадцатой армии был зачитан приказ Лукина, который удивил всех — от бойцов до командиров. Приказ требовал собрать в окрестных деревнях всю оставшуюся в колхозах технику, создать команды, в основном из числа бывших колхозников, и, насколько позволит обстановка, убрать хлеб, свеклу, картофель, а то, что останется, сжечь и уничтожить.

Лукин сидел на завалинке возле избы, когда подъехала эмка Лобачева. Не вылезая из машины, тот сообщил:

— Звонил Курочкин, приглашает на свой КП.

— Почему мы к нему, а не он к нам?

— И я задал этот вопрос. Говорит, что таково распоряжение фронта.