Командир подлодки. Стальные волки вермахта

Она приготовила завтрак. Потом я лежал на диване и изучал газеты, особенно колонку вакансий. Все было безнадежно. Вакансий почти не было, но были тысячи заявлений с просьбой о работе. Постепенно я почувствовал, что могу лежать здесь безработным много дней, недель, а возможно, и лет. Я вздрогнул и сел. Конечно, у меня есть друзья, школьные товарищи, сыновья преуспевающих людей. Ведь где-то должно быть что-то, что я могу делать. Должна быть работа, надо только найти ее. В конце концов, я здоровый, сильный и не совсем глупый. Я вскочил:

— Пока, мама.

Началась охота за работой. Из дома в дом, из конторы в контору. Всегда одно и то же. Многие были вырваны из привычного образа жизни. Они вынуждены были отказаться от учебы и искали пусть и ненадежное, но все-таки какое-то место в жизни, чтобы как-то существовать, а найдя его, ужасались при мысли потерять его и потонуть в трясине безработицы. Многим, слишком многим было так же плохо, как и мне. Они ходили вокруг, стучались в двери, которые всегда были закрыты, и продолжали надеяться на чудо. Чудо называлось работой.

На третий день моих блужданий я встретил Хинкельхауза. Он изучал законы, но не закончил курса, так как деньги кончились. Но он не был побежден. Он открыл бюро по правовым советам.

— Если хочешь, можешь стать менеджером, — предложил он. — Только пока я не могу платить тебе. Если ты обеспечишь нас работой, получишь половину.

Я согласился.

Контора помещалась на Эйзенбанштрассе. Это была маленькая голая комната с двумя столами и пятью стульями и табличкой на двери: «Эрнст Хинкельхауз, советник юстиции». Следующие восемь дней я регулярно каждое утро шел туда с пакетом сандвичей в кармане и возвращался поздно вечером. Кроме Хинкельхауза, никого в конторе я не видел. Мы долго обсуждали злые времена и неспособность правительства, которое позволяло огромной части населения погибать от голода. Эти дебаты возбуждали, но скоро я понял, что если так будет продолжаться, то к концу месяца моя половина доходов будет равна половине от нуля. Хинкельхауз решил искать клиентов, а я должен был следить за перепиской и за офисом. Я остался один в маленькой комнате, смотрел на серую улицу, на крыши и ждал. Ни один клиент не приходил. Спустя восемь дней бюро по правовым вопросам закрыло свои двери и больше никогда их не открывало.

Я снова оказался на улице. Мне оставалось только одно: обратиться к бюро помощи. Я пошел в старое здание на Георгенринг. Несколько человек уже ждали в серой грязной комнате. Они выглядели совершенно опустошенными, как будто лишения истощили их, не оставив ничего, кроме оболочки. Каждый раз, как звонил колокольчик, один из них вставал и исчезал за дверью. Наконец настала моя очередь. Поправив костюм, я вошел. Маленький человек с волосами серыми, как зола, сидел за барьером и писал. Он посмотрел на меня поверх очков усталым и скучающим взглядом.

— Имя? Занятие? Дата рождения? — Ручка скрипела, перо медленно скользило по бумаге. — Почему приходите через столько времени?

— Потому что я прежде всего пытался найти работу.

— Ну, я так и думал, — заметил он, вручая мне карточку. — Получите первые деньги через три недели на Геллертштрассе.

— А что я должен делать до тех пор? — спросил я. Но он уже звонил, чтобы вошел следующий проситель.

В середине марта я пошел на Геллертштрассе. В восемь утра собралось множество народу. Длинная очередь подвигалась медленно, маленькими шажками. Эта процессия нищеты двигалась в странном ритме, навязанном шарканьем резиновых подошв. Моя очередь. Я положил в карман несколько монет и поспешно отошел. Очередь стала еще длиннее. Вид этих тупых лиц, едкий запах нищеты, бесконечное шарканье резиновых подошв оказалось самым угнетающим из всего, что мне пришлось испытать.

Я ушел. Теперь я снова в самом низу. Почему я должен выносить все это?! Годы на парусном флоте не были пикником, а теперь, когда я наконец получил патент, земля разверзается у меня под ногами. Жизнь кончена в двадцать четыре года! Почему? Если спросить кого-либо, он пожмет плечами и скажет: «Ну что поделать, нет работы, так бывает, мой мальчик». Проклятие, а как же люди в конторах, министры, лидеры партий и официальные лица? Разве это не их работа — сделать, чтобы жизнь изменилась к лучшему? Как могут они спокойно спать, если так много сильных и здоровых, жаждущих работы людей пропадают, как гнилая солома? Те несколько медяков, которые они бросают, могут только поддержать нас. Да и эти деньги они дают неохотно, просто потому, что боятся нашего отчаяния. Они тратят деньги на газеты, сочащиеся красивыми фразами и пустыми декларациями. Да, они могут спать, эти господа. Они прекрасно спят на мягких подушках, у них лозунг: живи и дай жить. Но реальность сорвала мишуру с их фраз, мы видим жизнь, как она есть, и мы видим их, каковы они на самом деле. Живи сам и дай умереть другим — вот подлинное значение лозунга наших вождей. Я был охвачен яростным негодованием против мягкого лживого равнодушия. Я вступил в национал-социалистическую партию.

Глава 7 Трудовой корпус