Командировка

Между тем для Людмилы наступили трудные дни. Надо монтировать крышу, но все до единого краны заняты в порту. Отряд простаивал. У многих ребят кончились отпуска и каникулы, таяли летние дни, а с ними и энтузиазм. И киевляне решили: всем уезжать. В ночь с 8-го на 9-е Людмила привела на стройку кран, но никого уже не застала. До утра ревела. Утром сочинила письмо в Киев. В конце приписала о деньгах. Осталось, мол, немного работы и тринадцать тысяч рублей. Возвращайтесь, доделайте и получите свое. Тогда она всех их презирала.

Наконец в октябре приехал Прокопенко с бригадой из трех человек. Из теплого киевского бабьего лета в стужу, когда вымерзает вся влага в воздухе и клубится сухим кристаллическим туманом. Сначала казалось, что работать невозможно. Потом огляделись: а как же другие?

Летом Тикси — райцентр как райцентр — с его учреждениями и стройками, с междугородным телефоном, комбинатом бытового обслуживания, с кафе «Лакомкой», с «Фрегатом» — клубом молодых гидрографов и детской музыкальной школой, с изящной установкой дальней телевизионной связи «Орбита», хорошо видной в створе любой улицы.

Зимой поселок старше, суровее. Дома заметно обглоданы непогодой. С северной стороны здания до крыш привалены плотными, как бетон, сугробами, с южной, тундровой, — оголены, открыты ветрам. Заборов Тикси избегает — их сносит пургой.

На цепочке из трех звеньев удерживается жизнь Тикси зимой: электричество, вода, тепло. Оборвись любое — и жизнь в поселке замрет. И каждое звено — на тоненькой ниточке: ниточка водопровода бежит по сопкам, не в земле, нет, а по земле, в деревянном коробе, пять километров от озера Мелкого до поселка, и еще по поселку к домам, кранам, котельным, теплицам. Ниточка (тоже в коробах) укутанного, упакованного, обшитого досками теплопровода, без защиты человека бесконечно слабого перед морозами и ветрами семьдесят второй широты. Не ниточка — совсем уж бесплотная паутинка линии электропередачи, сжимаемая морозом и растягиваемая ветром. Ветром здесь зовут то, что в других местах считается ураганом, а заседания пурговой комиссии поссовета, решающего вопросы снабжения молоком детсада или работы «скорой помощи», напоминают порой оперативки боевого штаба.

Продолжение улиц — суда. Двадцать семь морских судов отдыхают в бухте Тикси до следующей навигации. Отдыхают корабли, но не их команды. Едва в октябре замерзает море, команды — капитаны, боцманы, механики, матросы — спускаются на лед с бензопилами и кайлами и становятся выморозчиками. А именно: дождавшись, когда лед в заливе достигнет метровой толщины, люди пилят его вокруг судна на квадраты и осторожно выбирают кайлами первый слой. Снял слой сантиметров тридцать и жди. Лед нарастает снизу и с боков (в разрезе это, наверное, похоже на ванну), а сверху, вокруг судна, остается полая майна, пересеченная в нескольких местах нетронутыми перемычками; на них-то в свой срок, по мере углубления майны, как на ледяных стапелях повисает громадина какого-нибудь морского танкера или сухогруза, обнажившего часть корпуса ниже ватерлинии в шрамах и выбоинах трудной арктической навигации. Зеленоватые прозрачные ступени ведут под киль, там, спустившись на три с лишним метра «под воду», устроившись как в обыкновенном цехе, работает сварщик со щитком, торопясь успеть до весны, до оттепели.

Если саму полярную стужу можно обратить на пользу людям и ремонтировать суда, то можно — решил Прокопенко — и строить дома.

От мороза гвозди прикипали к пальцам. Тогда бригадир отыскал на свалке старую чугунную плитку. Они насыпали полную сковороду гвоздей и разогрели. По пустым деревянным клеткам, откуда стужа успела вымести все живые запахи стройки, сладко потянуло каленым железом. И хорошо было, купая руки в тепле, набирать со сковородки полную горсть этих жареных гвоздей, но тут уж бригадир не давал спуску: заметив, что кто-то, отчаявшись, пробует молотком загнать шуруп в оконную раму, молча отбирал молоток и заворачивал шуруп по самую шляпку.

Так прошел октябрь и три недели ноября. Дело двигалось, но медленнее, чем рассчитывали. В конце ноября у двоих окончился отпуск, и они засобирались в Киев. Еще через месяц улетел третий, самый ловкий и молодой, и бригадир Прокопенко остался один. Плотнику одному, без помощника, не вдвое, вдесятеро труднее. Он владел топором, рубанком, алмазом для резки стекла. Но уставал так, что, бывало, в общежитии не мог повесить полушубок на вешалку: организм восставал, противился любому подъемному усилию, любой тяжести. Архитектор, оставивший работу в крупной проектной мастерской Киева ради деревянного объекта у кромки Ледовитого океана, Прокопенко, как и Людмила, был, безусловно, счастливым человеком.