Командировка

У Стоякина же были свои основания разочароваться в Матвееве. Стоякин, по признанию того же Матвеева, «умница», неплохо разбирался в механизмах, а в людях — не то чтобы не умел — не хотел. Став руководителем, Стоякин увидел в них только подчиненных. Он почти простодушен в этом своем заблуждении. Однажды пригласили пенсионеров помочь производству; помогли. На замечание одного из ветеранов: мол, не грех бы и поблагодарить за работу, Стоякин вынул из кармана пиджака пятерку и протянул старику. А старик замечательный, орденоносец, имя его выбито на плите в честь первостроителей Новотроицка. Повернулся старик и, чуть не заплакав, ушел. «Он меня не понял», — удивлялся потом Стоякин, полагая, что благодарность рабочий человек приемлет лишь в денежном выражении. Он и к Матвееву подходил с той же меркой: дескать, Матвееву нужны деньги, деньги и деньги.

Стоякин любил, чтобы подчиненный был прост в обращении, как гвоздь: положил — лежит, ударил по шляпке — стоит. Матвеев ни в какой стандарт не укладывался. И рабочим он был нестандартным, говорил о «заплетке», как о деле бог знает какой важности. И как бывший уголовник он нетипичный. Спиртного в рот не берет, соседи не нахвалятся. В гараже кормит птиц, утром, чтобы разогреться к работе, бегает километров по двадцать… Но, бывает, дурным сном накатит прошлое.

— Идем мы с женой из яслей с сыном, — рассказывает Матвеев, — пришли домой, а дверь открыта. Заходим, а в квартире целая «малина»! Дружки мои бывшие из заключения освободились, приехали поглядеть, как живу. Усмехаются: «Не будем же мы тебя на лестнице ждать, сами открыли». Ладно, оставил ночевать. А на другой день на работе честно рассказал Стоякину о «гостях», попросился часа на два — проводить. «Хватит придуриваться», — ответил на это Стоякин. Так и пробыла моя жена весь день с ними. Я за смену извелся, а Лида даже постарела за тот день. А так ли надо было Стоякину поступить? Дал бы двоих или троих парней поздоровше, чтобы те увидели — со мной мои друзья по работе. Но не сделал этого Стоякин.

Матвеев — азартный и удачливый рыбак. Все знают: там, где иной и пятка пескарей не возьмет, он на удочку ведро наловит. Знал об этом и Стоякин — и воспользовался. Предстоял пикник с нужными людьми, и главный механик велел Матвееву загодя рыбки на уху наловить. Тот наловил, но обедать не сел, укатил на мотоцикле домой. А утром прошел по гаражу слух: у одного их гостей часы дорогие пропали. Схватил Матвеев грабли и на мотоцикле к реке. Всю траву, все кусты граблями прочесал — ничего. А спустя день нашлись часы за креслом в автобусе: задремал гость, разморившись, и обронил…

Так бьет прошлое, и так бьют прошлым. А когда бьют, кто же не станет защищаться? В гневе Матвеев теряет голову. Как-то один шофер сказанул такое, что Матвеев, не помня себя, швырнул в него болтом… Шофер в тот же вечер пошел к Матвееву мириться, наотрез, несмотря на уговоры, отказался писать заявление в милицию. Тогда заявление написал Стоякин. Милиция в возбуждении уголовного дела Стоякину отказала. Стоякин — тот головы никогда не терял. Но не упускал случая публично напомнить о прошлом Матвеева: дескать, не впрок пошли ему семнадцать лет на воле.

Вот так, как сырой хворост, сначала с дымом, а потом и с огнем, занялась взаимная неприязнь. И сгорел на этих сырых дровах авторитет главного механика в глазах заплетчика Матвеева. Сгорел до черных углей! «Страшный он человек», — говорит Матвеев, отчаянно преувеличивая, потому что какой же Стоякин страшный? Не страшный, а вчерашний. «Стальмонтаж» известен еще и тем, что кадры бережет и растит. Кадры рабочих и кадры руководителей. И те, и другие учатся своему делу. Впрочем, чего же упрощать? Профессия руководителя не всем доступна. Потому что кроме знания производства предполагает знание людей, умение взять у каждого максимум того, что он может дать обществу, и чтобы этот каждый не чувствовал себя обделенным, а становился богаче сознанием своей полезности именно на своем месте. Прежде у Матвеева, что ни строка в трудовой книжке, то запись о почетной грамоте или о премии, но семь последних строк — семь лет! — перечеркнуты решительным зигзагом: ни грамот, ни премий.

С тем, что наших тайных побед над собой не замечают, мы еще можем мириться. Но когда у нас эти тайные победы отнимают и для этого залезают к нам в душу, мы ожесточаемся. Когда Стоякин методично вычеркивал Матвеева из списка премированных, когда его перестали хвалить на планерках, шла четвертая домна, их общая страда и общий праздник.

Матвеев мучился, но терпел. Но будничные, проходные реплики Стоякина о том, что, «мол, уходи хоть сейчас, сей момент подпишу заявление, любого поставим, и стропы будут», казались Матвееву убийственными, почти крушением судьбы. Он слишком много вложил в эту свою работу, чтобы в сорок семь лет начинать заново. И потом во имя чего начинать?