Командировка

— Пускать мыльные пузыри — это детское занятие, — изрек он, — но если часто это делать, можно привыкнуть. Такие бывают красивые пузыри, разноцветные. Не привыкайте, голубчик.

Я поблагодарил за предостережение и откланялся.

Статью опубликовали, и она прошла, как сонмы других подобных статей, незаметно и скромно, принеся кое-какие дивиденды лишь автору. Естественно, что после этого случая я поднял в библиотеке статьи самого Владлена Осиповича. Никаких особых откровений в них не обнаружил. Пожалуй, из общей массы они выделялись высокомерно-нападательным стилем, неуместным, на мои взгляд, в научных публикациях.

Вот оно! Перегудов в собственных исследованиях был безукоризненно точен, безумно кропотлив и неуязвим в доказательствах, но самобытности, дерзких взлетов мысли в его работах не было и помину. Зато от своих сотрудников, помощников и учеников он требовал именно масштаба и блеска озарения, говорил о научных открытиях так, как будто это были детали на конвейере.

«Ошибайтесь, ребятки, — учил он, — но ошибайтесь красиво и грамотно!» Перегудов сумел создать в институте атмосферу, в которой трудно было дышать посредственности. Тех, кто не выдерживал бешеного напряжения, он безжалостно изгонял. Директор, Петр Ипполитович Никитский, и тот не пытался вмешиваться в дела своего зама по науке. Один Перегудов держал в руках все нити институтских разработок, и в его власти было одну ниточку дернуть посильнее, а другую вовсе оборвать. Пока институт по всем выходным данным держался ровно, пока плановая отчетность выглядела как расписание занятий в дневнике отличника — диктат Перегудова устраивал директора.

И вот прибор не пошел. Ответственнейшее задание.

Изобретение, которое с надеждой ждут больные люди…

У Владлена Осиповича редкостная память, причем не выборочная, всеохватывающая. Лица, события, разговоры и прочее откладываются в его мозгу на какуюто бесконечную перфоленту. Он помнит все мало-мальски заметные статьи, которые штудировал еще в молодости, со всеми их выводами и формулами. Он неисчерпаемый источник самых разнообразных сведений, и его данные не стоит труда перепроверять.

Если бы подсчитать все время, которое сэкономила его чудовищная память нашему коллективу, да если бы перевести это время в рубли — получилась бы кругленькая сумма. «Помнишь, Витя, как ты пришел к нам в дом первый раз в этом своем жутком сером галстуке в горошек? Ты его больше не носишь?» «Нет». — «А рубашку в голубую полоску?» — «Истлела, Владлен Осипович».

Я увлекся Перегудовым, как явлением природы.

Я хотел его понять. Было что-то такое в прозрачности его взгляда, что мешало к нему приблизиться. Движения осторожные, вкрадчивые, почти рысьи. Полное совпадение мимики лица, и звучных модуляций голоса. Впечатление такое, что он каждое мгновение готовится к небольшому прыжку, но не прыгает. Напрягает мышцы, но не расслабляется.

В институте большинство относилось к Перегудову с почтением и опаской. Даже молодежь, по природе своей оппозиционно настроенная к авторитетам, на него не тявкала, шуточки, отпускаемые в его адрес, были беззлобны и с оттенком желания понравиться.

Года три назад на один из отделов, особо им опекаемых, обрушилась беда. Молоденький парнишка, только из техникума, дежурил ночью в лаборатории.

По инструкции он никак не должен был дежурить один, он и не был один, но его напарник ушел поспать в соседнюю комнату, где не гудела установка. Ночные дежурные всегда так делали, спали по очереди. Запирали входные на этаж двери и дрыхли. Ничего особенного. Все об этом знали. Этой ночью в лаборатории, видимо, полетели пробки. Парнишка, не разбудив напарника, в темноте, светя себе фонариком, полез их чинить, вставлять «жучка» (там и раньше стояли «жучки»), его тряхнуло током, он упал с табуретки на установку, угодил под напряжение и сгорел. В комнате начался пожар. Напарник погибшего, наладчик Сергей Гуцалов, спал так крепко, что вышел из комнаты, когда все уже было кончено; его разбудил топот ног и громкие голоса Он вышел, увидел суматоху, людей в касках, шланги, текущую потоком известку, озабоченно спросил у пожарников:

— В чем дело, ребята? Наводнение?

За этот вопрос один из пожарников, оч}мевшнй от всего увиденного, намерился перетянуть его шлангом по хребту, да не попал Я видел Гуцалова на другой день. По коридору бродил тмученный, с обвисшими щеками и пустым взглядом человек Там, где упал юноша, на паркетном полу осталось желтоватое пятно ломаной конфигурации. Со временем пятно стерлось, но пока оно было, никто не наступал на то место ногой.

Была комиссия, был разбор. Перегудов, посеревший, точно его самого коснулись ожоги, развил бурную деятельность. Таким озабоченным его раньше не видели. Я зашел к нему на третий день подписать какие-то бумаги. Подписал он не читая, чего никогда не бывало. На лице — свинцовая печать.

— Не переживайте так, — посочувствовал я. — Не вернешь человека. Чего уж…

Он поднял глаза:

— Человека? Ты знаешь, какие могут быть последствия? Суд, понимаешь?

— Но вы же не виноваты…