Командиры крылатых линкоров (Записки морского летчика)

А вообще-то я, кажется, начал сдавать. Около сотни боевых вылетов за полгода. Сам замечаю, что стал раздражительным, плохо управляю настроением: то слишком возбужден, то подавлен. Все чаще перед вылетом ловлю на себе испытующий взгляд комэска. Осипов — в прошлом инструктор — знает, чем оборачивается для летчика малейшая неуравновешенность.

Не знаю, делился ли Степан Михайлович своими опасениями с кем-нибудь, но меня удивил Прилуцкий.

— Как себя чувствуешь, командир? — спросил позавчера во время дежурства.

— Нормально, Коля. А что?

Вопрос его был бы обычным в воздухе, особенно в дальнем полете, а тут... Мы валялись на теплой земле, в уютной тени, подложив под головы парашюты, кой-кто даже подремывал. Какое тут самочувствие?

— Так поинтересовался... из вежливости.

— Не крути, Николай. Заметил за мной что-нибудь? В полете?

— Ну что ты! Тут, брат, скрывать... Что мне, жизнь надоела? Я так и Забежанскому...

— Забежанскому?

Николай явно смутился.

— Знаешь, друг... С кем ты летаешь? С Забежанским? Аркадием Ефимовичем? [318]

— С Минаковым. Василием Иванычем.

— Ну так выкладывай!

Деться ему было некуда. Да и какой секрет, дело прошлое. Несколько дней назад замполит остановил его у штаба. То да се. Трудновато приходится? Да, война. Всем трудно. По-разному, разумеется. Специфика... Вот и у нас. Весь экипаж связан одной веревочкой — командир, штурман, стрелки. Как Минаков-то у вас? Встретил, что-то неразговорчив. Внимательными надо друг к другу быть, каждый ведь не железный. Тем более — к командиру... Вы человек опытный, серьезный. Мне же в полетах со всеми вами бывать невозможно. Того гляди, пропустишь момент. Будешь всю жизнь себя чувствовать виноватым. Вот помогите-ка мне! И себе, конечно. Понаблюдайте как следует, после поделитесь. Надо же заботиться друг о друге...

— И понаблюдал?

— Разумеется.

— И поделился?

— А как же, приказ есть приказ. Просьба начальника... Так и сказал ему: ничего не заметил. Летает, как по струне, маневрирует с толком.

— А почему сейчас спросил?

— О самочувствии? Ну дак ведь, что скрывать. И у меня оно, можно сказать, на пределе. Хоть я и вон какой здоровущий! Ты тоже, брат, понаблюдай-ка за мной. Прав замполит-то, на все сто процентов!

* * *

22 июля предстояло сбросить мины на подходах к Одесскому порту. Подполковник Канарев, закончив постановку боевой задачи, в присутствии всех экипажей вдруг обратился ко мне.

— Кстати, Минаков, это ваш последний вылет. Поедете в отпуск. Готовьтесь!

Не поверил ушам. Но ведь не шутка? Слишком жестоко было бы так шутить. [319]

С мешаниной в душе поспешил к стоянке. И несказанная радость, и... Неужели все-таки сдал в чем-то?

Наша машина была в ремонте, опять предстояло лететь на чужой. Беда с этими чужими... Как рок какой! К тому же первый раз — с «гейро». Огромная беспарашютная якорная мина. Вон — как кила под фюзеляжем! К шару спереди приделан баллистический наконечник, сзади хвост со стабилизатором. По виду — авиабомба, но ни в какой бомболюк не влезет. Диаметр — полтора метра! Техник Мурашко, торпедист и минер, расхваливал ее взахлеб. Он лично знал и самого Гейро, ее конструктора, и даже участвовал в испытаниях. Ну, правда, положить ее в нужную точку легче — беспарашютная. Но надо еще с ней взлететь...

Запускаю моторы, проверяю их работу. Все вроде нормально. Но температура головок цилиндров растет с удивительной быстротой. И это — на месте. А что будет дальше?

Через силу одолев в себе предубеждение против чужих машин, со стрелкой на красной черте выруливаю на полосу в надежде, что в воздухе моторы охладятся. Набираю скорость, уже поднят хвост. И вдруг... Скорее чувствую, чем слышу, противный хлопок под фюзеляжем...

Пройдено больше половины полосы, впереди — обрыв над морем. Сколько надо метров, чтобы погасить скорость? Или идти на взлет? Мелькают кусты, деревья — спрессованные мгновения жизни. Что значит хлопок?..

По тому, как самолет вдруг потянуло вправо, догадываюсь: лопнула камера колеса. Полностью убираю обороты левого мотора, правому оставляю взлетную мощность. Тяга в сторону ослабевает, бег замедляется. Самолет накренивается, ползет юзом, чертит по земле крылом, останавливается. Выключаю моторы и вдруг вспоминаю об огромной мине под фюзеляжем... Машина легла на нее! А за секунду до этого [320] тяжеленная «гейро» черкнула взрывателем по полосе...

Выскакиваю из кабины, кубарем скатываюсь по уткнувшемуся в землю крылу, бегу прочь. Инстинктивно оглядываюсь и вижу: винты продолжают вращаться. Моторы не выключились. Из-за перегрева!

Бегу обратно, вскарабкиваюсь по крылу в кабину, пожарным краном перекрываю бензопроводы...

Отбежав сколько надо и убедившись, что экипаж тоже покинул машину, жду. Взрыватель в мине сложный — контактный, с выстреливающими гальваноударными колпаками — бог его знает, как может сработать.

Пожара, к счастью, нет.

Минута, другая, третья... Нет и взрыва.

Ну что тут сказать? Не хватает полковника Токарева. Невольно оглядываюсь на дорогу. Ну вот так и есть — «эмка». «И как это ты, Минаков, умудряешься...»