Командиры седеют рано

Прошло двое суток после их первой встречи. Одну ночь полковник провел на стрельбах, другую — на ротном тактическом учении. Сегодня он свободен. Работа и личные дела, служебное время и отдых у Миронова слились в единое понятие — жизнь. Он работал дома и отдыхал в кругу солдат. Служебные дела, по каким-то особым признакам, разделялись на официально-обязательные и личные. Дело Паханова, например, относилось к личному, и поэтому Миронов считал, что будет заниматься им в свободное время.

— Ну как? Сидишь? — спросил Миронов Паханова, отпустив конвоира.

— Сижу.

Сегодня полковник был подготовлен. Не то чтобы план какой написал, а просто обдумал предстоящий разговор, наметил определенные повороты, расставил подводные камни, о которые Паханов должен был стукнуться. И так, чтобы запомнилось.

— Я тебе прошлый раз о Сеньке говорил, помнишь?

— Помню.

— Вот письма его принес, — Миронов достал из стола пачку писем с яркими иностранными марками. — На, почитай, времени у тебя сейчас много. Сколько сидеть осталось?

— Восемь суток.

Паханов взял письма. Скосил глаза на усатого короля в углу конверта. Прочитал обратный адрес — Калькутта. «Скажи, пожалуйста, не трепался!» — прочитал Миронов выражение его лица.

— Ты на меня обиделся в прошлый раз за то, что я тебя мелким воришкой посчитал, а ведь я прав!

Паханов положил письма на край стола. Что еще скажет полковник?.

Миронов втягивал Паханова в разговор.

— А знаешь почему?

— Почему?

— Фамилия у тебя странная. Паханов. Блатная фамилия. Сразу настораживает. Крупные жулики под такими фамилиями не живут.

— Был я и Кузнецовым… Разиным… Аванесовым, — медленно выдавливал из себя Паханов. — А Паханов — это моя настоящая фамилия. По метрикам. Я ее не выбирал. Мать, когда привезли в родильный дом, записалась — Паханова. У отца моего кличка Пахан. Вот она и записалась так, жена, мол, Паханова, чтоб он ее нашел, когда передачи носить будет.

— Неужели в преступном мире возможно такое чистое и красивое чувство, как любовь?

— А что же мы, не люди, что ли? — усмехнулся Паханов. — Мой отец, к примеру, всю жизнь с моей матерью жил, других шмар не имел. Любил ее, даже резал несколько раз. Но умерла она своей смертью, в больнице.

— А ты, Жора, любил кого-нибудь? — неожиданно по имени назвал Миронов Паханова.

Паханов сжался от этой ласки, словно черепаха в броню, когда она чувствует опасность, сказал насмешливо:

— Нет. Я баб презираю. На следствии они не стойкие, чуть прижмут — продадут. Даже влюбиться в легавого могут. В общем, не люди они и не воры — шестерки.

Жорка Паханов врал, но Миронова ему было не провести. Есть у него что-то затаенное, в глубине сердца. И уж, конечно, не собирается посвящать в свою тайну его, полковника Миронова.

— Ну ничего, еще полюбишь, — Миронов сделал вид, что поверил. — Удивительное это чувство — схватит тебя, закружит. И ходишь ты пьяный от счастья. Хочешь расскажу, как я первый раз влюбился? — вдруг спросил полковник.

В Жоркиных глазах за настороженностью проглядывала ирония. Миронов все-таки стал рассказывать:

— Был я до войны лейтенантом. Спортсмен, грудь колесом, не то что сейчас. Девушки на меня посматривали, и я на них — тоже. И вот однажды еду в очередной отпуск. Сел в проходящий поезд ночью. Завалился спать. А утром вышел из купе, смотрю, около соседнего окна девушка. И вот будто солнце мне на голову упало — оглушило, жаром обдало. Залило все вокруг сияющим золотом. Целыми днями стоял я в коридоре — только бы увидеть ее, только бы услышать ее голос. А ночью, веришь ли, на полке лежу, и кажется мне, что ее тепло ко мне через стенку проходит. У нас полки смежные были. Прижмусь щекой к перегородке и так лежу всю ночь напролет…

Полковник прервал рассказ, задумался, может, вспоминал молодость.

После его откровенности Жорке Паханову стало неловко молчать. И он скупо, стараясь не вдаваться в подробности, рассказал о своей жизни «на воле», или, как в армии говорят, на гражданке. Но мало-помалу разговорился и рассказал о своем детстве, об отце с матерью, о том, как начал воровать.

Когда разговор подошел к концу, Жорка вдруг спросил Миронова:

— Ну а чем оно у вас кончилось — с той барышней?

Миронов весело сказал: