Командиры седеют рано

В начале учебного года, пройдя курс молодого солдата, я прибыл в третье отделение. Оно считалось лучшим в роте. Командир сержант Лапин, как ему и положено, стал меня «изучать». Сначала побеседовал, потом на каждом занятии испытывал, присматривался, требовал больше, чем с других. В свободное время тоже не оставлял без внимания:

— Рядовой Симаков, идемте к моей койке.

Подойду, посмотрю: она ровная, как бильярдный стол.

— Теперь посмотрим вашу. Видите, топографию можно изучать — бугры, ямы, седловины, впадины. Поправьте.

Только поправил, а он уже зовет:

— Пойдемте к оружию… Вот мой автомат.

Оружие у него какое-то особенное — чистое, блестящее, не сухое и не влажное. А мое плачет — масло на нем не держится. Пушинки, волоски, пылинки, ниточки будто сговорились прилипать только к моему автомату.

Подведет к зеркалу — стоим рядом. Он аккуратный, затянутый, а я весь в складках, будто из вещевого мешка вынули.

Удивительно! Я каждый вечер утюжу обмундирование, а он лишь по субботам.

— Все дело в заправке, — говорит Лапин. — Подтяните ремешок и живот, одерните гимнастерку, расправьте грудь, поднимите подбородок.

Я делаю так, как говорит командир, и на минуту мое изображение в зеркале становится стройным. Но тут вдруг обнаруживается, что я не дышу. А когда начинаю дышать, изображение опять мнется.

— Ничего, выправка дело наживное. Гимнастика, строевая, марш-броски выправят вашу фигуру. Обрастете мышцами — мама не узнает!

После сержанта обычно подходил ко мне старослужащий Куцан. Он был среднего роста, крепкий, круглый. Волосы с рыжинкой, похожей на слабый раствор акрихина. Таким цветом на картах обозначают участок заражения, поэтому Куцана в шутку звали «УЗ».

Куцан меня жалел, подбадривал, но в последний момент, когда я почти был благодарен ему за поддержку, он вдруг выкидывал какой-нибудь каламбур, и надо мной смеялись.

— Ты, Симаков, духом не падай, в незнакомом деле всегда так… А послужишь лет десять, привыкнешь!

Сам Куцан служил хорошо. В первый год службы он, говорят, слыл изрядным «сачком». Но у сержанта Лапина было столько дополнительных работ для лентяев, что Куцан подсчитал и понял: самый легкий путь — выполнять все добросовестно. Поэтому он схватывал все сноровисто и быстро, добивался необходимого совершенства и затем действовал ни шатко ни валко, будто дремал. Но когда начиналась проверка, Куцан преображался — все выполнял энергично, четко, с задором. Начальники хвалили его.

На требовательность сержанта, который приучал трудиться повседневно, Куцан, хитро щурясь, отвечал:

— Вам же лучше, уделяйте больше внимания молодым да неспособным, а я, когда надо, отличную оценку дам…

— Дело не в оценке, — настаивал Лапин, — я хочу из вас человека сделать.

— А я кто же? Бугай?

Командир полка подводил итоги соревнования в честь Дня Советской Армии. Наше отделение опять завоевало первое место в роте. Сержанта Лапина поощрили отпуском домой. Командовать отделением временно поручили Куцану, как старослужащему и хорошо успевающему в учебе.

— Ты смотри темпа не сбавляй, — наставлял его перед отъездом сержант. — Отпуск десять дней, дорога туда — пять да обратно столько же, всего двадцать.

Лапин долго перечислял, что нужно Куцану сделать за это время.

Двадцать дней — срок в солдатской жизни небольшой. Но все произошло именно в эти дни. Я не хочу оправдывать ни себя, ни других. Началось с малого. Сначала перерывы длились по пятнадцать минут. Потом занятия Куцая стал проводить где-нибудь в уголке, подальше от глаз начальства. Затем просто дремали в холодке у забора.

Офицеры наше отделение контролировали редко — доверяли. Ведь оно считалось лучшим. И Куцан, заметив приближение проверяющего, превращался в расторопного командира — команда следовала за командой, замечания сопровождались образцовым показом, тренировка велась с явным стремлением к совершенству.

Офицер удалялся довольный.

— Надо уметь служить: ешь — потей, работай — мерзни, в строю ходи — чтоб в сон бросало! — острил Куцан. — Отпуск командиру отделения, — значит, и нам отдохнуть не грех, поощрение мы ему зарабатывали.

У нас появилось много свободного времени: заправка кроватей, чистка оружия, снаряжения, сапог, обмундирования совершались теперь не с прежней тщательностью. Куцан все прощал.

Можно было увильнуть от физической зарядки — Куцан не выдавал. Но и сам, уходя куда-то вечером, говорил:

— Я только что был здесь. Понятно? Все за одного, один за всех.

Однажды он ушел после вечерней поверки и возвратился перед рассветом. Дежурный по части заметил, как темная фигура перевалилась через ограду, и побежал за ней. Это был Куцан, он вскочил в казарму и, как был, в сапогах и одежде, кинулся под одеяло. Дневальным стоял наш — Клюев, тот, который сейчас лежит в госпитале.

— Где он? — спросил запыхавшийся дежурный.

— Кто? — плохо скрывая волнение, спросил Клюев.

— Ну, тот, который бежал.

— А он…

Офицер, не дожидаясь ответа, пошел вдоль кроватей, солдаты спали. На каждой подушке покоилась голова — стриженая, с короткой прической, темная, русая, кудрявая или бритая. Была среди них и белесая с рыжинкой — Куцапа.