Комедианты

– Ну, а что написано в вашем?

– Коммерсант.

– Это еще неопределеннее, – с торжеством отпарировал он.

Наши отношения в то недолгое время, пока они длились, были похожи на взаимный еле-еле прикрытый допрос; мы придирались к мелким неточностям, хотя в главном делали вид, будто друг другу верим. Думаю, что те из нас, кто провел большую часть своей жизни в притворстве – все равно, перед женщиной, перед партнером, даже перед самим собой, – могут быстро вывести друг друга на чистую воду. Мы с Джонсом многое узнали друг про друга, пока не расстались, – ведь все же по мелочам говоришь правду, когда можно. Иногда это облегчает жизнь.

– Вы жили в Порт-о-Пренсе, – сказал он. – Значит, вы должны знать тамошнее начальство?

– Начальство приходит и уходит.

– Ну, хотя бы военных?

– Их там больше нет. Папа-Док не доверяет армии. Начальник штаба, как я слышал, прячется в посольстве Венесуэлы. Генерал в безопасности – убежал в Санто-Доминго. Несколько полковников скрываются в доминиканском посольстве, а три полковника и два майора – в тюрьме, если они еще живы. У вас к кому-нибудь из них рекомендательные письма?

– Не совсем, – сказал он, но вид у него был встревоженный.

– Лучше не предъявлять рекомендательных писем, пока не удостоверишься, что адресат еще жив.

– У меня записочка от генерального консула Гаити в Нью-Йорке с рекомендацией…

– Помните, что вы уже три дня в море. За это время многое могло случиться. Генеральный консул мог попросить политического убежища…

Он произнес тем же тоном, что и казначей:

– Не понимаю, что вас-то заставляет ехать обратно, если там такая обстановка.

Сказать правду было легче, чем соврать, да и час был уже поздний.

– Оказалось, что я скучаю по тем местам. Спокойное существование может надоесть не меньше, чем опасность.

– Да вот и я думал, что по горло сыт опасностями, пережитыми на войне.

– В какой вы были части?

Он осклабился: я слишком открыто показал свои карты.

– Я ведь и тогда был непоседой, – сказал он. – Переходил с места на место. Скажите, а наш посол – что он за птица?

– У нас его вообще нет. Выслали больше года назад.

– Ну, а поверенный в делах?

– Делает, что может. И когда может.

– Да, мы, видно, плывем в чудную страну.

Он подошел к иллюминатору, словно надеялся разглядеть эту страну сквозь последние двести миль морского простора, но там ничего не было видно, кроме света, падавшего из каюты; он лежал на поверхности темной воды, как желтое масло.

– Уже не тот рай для туристов, что раньше?

– Нет. Никакого рая там, в сущности, и не было.

– Но, может быть, там найдется какое-нибудь дело для человека с воображением?

– Это зависит…

– От чего?

– От того, есть ли у вас совесть.

– Совесть? – Он глядел в темноту ночи и как будто спокойно взвешивал мой вопрос. – Да как сказать… совесть обходится недешево… А как, по-вашему, отчего плакал этот негр?

– Понятия не имею.

– Странный был вечер. Надеюсь, в следующий раз все пойдет удачнее.

– В следующий раз?

– Я думал о встрече Нового года. Где бы мы в это время ни были. – Он отошел от иллюминатора. – Что ж, пора на боковую. А Смит, по-вашему, чего крутит?

– Чего же ему крутить?

– Может, вы и правы. Не обращайте внимания. Ну, я пошел. Плавание кончено. Никуда от этого не денешься. – И он добавил, взявшись за дверную ручку: – Я хотел вас всех повеселить, да не очень-то у меня это получилось. Ладно, пойду спать. Утро вечера мудренее. Так я считаю.

2

Я не питал чересчур радужных надежд, возвращаясь в страну, где царили страх и отчаяние, и все же, когда «Медея» входила в порт, вид знакомых мест меня обрадовал. Огромная махина Кенскоффа, навалившаяся на город, была, как всегда, наполовину в тени; новые здания возле порта, возведенные для международной выставки в так называемом современном стиле, поблескивали стеклами в лучах заходящего солнца. Прямо на меня смотрел каменный Колумб – здесь мы с Мартой назначали по ночам свидания, пока комендантский час не запирал нас в разных тюрьмах: меня в моей гостинице, ее в посольстве; мы не могли даже поговорить по телефону, – он не работал. Марта, бывало, сидела, в темноте в машине своего мужа и сигналила мне фарами, услышав шум мотора моего «хамбера». Интересно, нашла ли она за этот месяц – после того, как отменили комендантский час, – другое место свиданий и с кем? В том, что она нашла мне заместителя, я не сомневался. В наши дни на верность рассчитывать не приходится.

Я был поглощен таким множеством нелегких дум, что совсем забыл о своих спутниках. Никаких вестей для меня из английского посольства не было, и я мог надеяться, что пока все обстоит благополучно. В иммиграционном пункте и на таможне царила обычная неразбериха. В порт прибыло только наше судно, однако под навесом собралось много народу: носильщики, шоферы такси, у которых неделями не бывало пассажиров, полиция, случайно забредший тонтон-макут в черных очках и мягкой шляпе и нищие, толпы нищих. Они просачивались в любую щель, как вода во время дождей. Какой-то безногий сидел под таможенной стойкой, как кролик в клетке, и молча протягивал руку.