Комедианты

Дюпоны за неимением такси отбыли в собственном катафалке, и мы остались с Жозефом одни. Мистер Смит повел миссис Смит в номер люкс «Джон Барримор» прилечь. Он суетился возле нее, и она ему не препятствовала. Я спросил Жозефа:

– На что им сдался покойник в гробу? Боятся, что на его могилу стали бы носить цветы? Вряд ли. Он был неплохой человек, но не такой уж и хороший. Водопровод в трущобах ведь так и не провели; наверное, часть денег пошла к нему в карман.

– Люди очень пугаются, – сказал Жозеф, – когда узнают. Они пугаются, что президент схватит их тоже, когда они умрут.

– Ну и что из того? Все равно остается только кожа да кости. Да и зачем президенту мертвецы?

– Люди очень темные, – сказал Жозеф. – Думают, президент запрет доктора Филипо во дворце в погреб и заставит всю ночь на себя работать. Президент – большой колдун.

– Барон Суббота?

– Темные люди говорят – да.

– И ночью никто не сможет тронуть Барона, пока его охраняют все эти упыри? Они ведь сильнее всякой стражи, сильнее даже тонтон-макутов?

– Тонтон-макуты – сами упыри. Так говорят темные люди.

– А ты в это веришь, Жозеф?

– Я тоже темный человек, сэр.

Я пошел наверх, в номер люкс «Джон Барримор», и по дороге раздумывал, куда они бросят труп; вокруг много недорытых канав и котлованов, а на вонь в Порт-о-Пренсе никто не обращает внимания. Я постучал в дверь и услышал голос миссис Смит:

– Войдите.

Мистер Смит зажег на комоде маленькую походную керосинку и кипятил воду. Рядом стояли чашка с блюдцем и картонная коробка с надписью «Истрол».

– На этот раз я уговорил миссис Смит отказаться от бармина. Истрол лучше успокаивает нервы.

На стене висела большая фотография Джона Барримора, откуда он взирал на вас с напускным аристократизмом и еще высокомернее, чем всегда. Миссис Смит лежала на кровати.

– Как вы себя чувствуете, миссис Смит?

– Отлично, – решительно заявила она.

– На лице не осталось никаких следов, – с облегчением сообщил мистер Смит.

– Я же тебе говорю, он меня только толкнул.

– Женщин не толкают.

– По-моему, он даже не сообразил, что я женщина. И надо признаться, что я первая напала на него.

– Вы храбрая женщина, миссис Смит, – сказал я.

– Ерунда! Меня не проведешь такой дешевкой, как темные очки.

– Стоит ее разозлить, и она превращается в настоящую тигрицу, – сказал мистер Смит, помешивая истрол.

– А как вы опишете этот случай в вашей статье? – спросил я.

– Я как раз об этом думал. – Мистер Смит зачерпнул ложечку истрола, чтобы проверить, не слишком ли он горячий. – Еще минуточку, детка. Он не остыл. Да, насчет статьи. Было бы нечестно умолчать об этом совсем, однако трудно рассчитывать, что читатели воспримут подобный эпизод в надлежащем свете. Миссис Смит очень любят и почитают в Висконсине, но даже у нас найдутся люди, готовые использовать любой предлог для разжигания расовой вражды.

– Они и не подумали написать о белом полицейском в Нашвилле, – сказала миссис Смит. – А он мне поставил синяк под глазом…

– И поэтому, принимая во внимание все обстоятельства, – продолжал мистер Смит, – я решил разорвать статью. Что ж, нашим друзьям дома придется обождать вестей от нас. Может, потом я и упомяну об этом случае в одной из своих лекций, если миссис Смит будет сидеть со мной рядом в подтверждение того, что ничего ужасного с ней не произошло. – Он снова зачерпнул ложечку истрола. – Вот теперь, детка, уже остыло.

В тот вечер я с большой неохотой отправился в посольство. Мне было бы приятнее не знать, как обычно протекает жизнь Марты. Тогда, расставаясь со мной, она исчезала бы в пустоте, и мне легче было бы о ней забыть. Теперь же я точно знал, куда она уходит, когда ее машина отъезжает от статуи Колумба. Я знал переднюю, где лежала книга на цепочке, куда посетители вписывают свои имена; из нее Марта попадала в гостиную с мягкими креслами и диванами, сиянием люстр и большой фотографией генерала имярек, их сравнительно благодушного президента; из-за этого портрета каждое посещение, даже мое, приобретало официальный характер. Я был рад, что хотя бы не видал ее спальни.

Я приехал в половине десятого, посол был один; я еще никогда не заставал его в одиночестве, он мне показался совсем другим человеком. Он сидел на диване и перелистывал «Пари-матч», словно в приемной у зубного врача. Я тоже собрался молча сесть и взять «Жур де Франс», но он помешал этому намерению и поздоровался со мной. И сразу же стал предлагать мне выпить и выкурить сигару… Может быть, он просто одинок. Что он делает в то время, когда нет дипломатических приемов, а его жена уезжает ко мне на свидания? Марта говорила, будто я ему нравлюсь, это помогало мне видеть в нем человека. Вид у него был усталый и подавленный. Он медленно, словно тяжкий груз, передвигал свое тучное тело между столиком с напитками и диваном.

– Моя жена наверху, читает вслух моему сыну, – сказал он. – Скоро придет. Она говорила, что вы, может быть, зайдете.

– Я не решался прийти. Вы, должно быть, рады, когда удается провести вечер одним.

– Я всегда рад видеть своих друзей, – сказал он и погрузился в молчание.