Комедианты

– Анри! – сказала она. – Я так рада, что вы пришли. Я за вас очень боялась. Побудьте у нас хоть несколько дней.

– Я не могу оставить тетю одну, Марта.

– Приведите и ее сюда. С ребенком.

– Пока еще не время.

– Смотрите, как бы потом не было поздно. – Она обернулась ко мне с приятной, ничего не означавшей улыбкой, которой обычно одаривала вторых секретарей, и сказала: – Мы совсем заштатное посольство, пока у нас нет своих беженцев, правда?

– Как здоровье вашего сына? – спросил я.

Мне хотелось, чтобы вопрос так же ничего не значил, как и ее улыбка.

– Боли немножко утихли. Он очень хочет вас видеть.

– Неужели? Зачем я ему?

– Он очень любит видеть наших друзей. А то ему кажется, что о нем забыли.

– Эх, если бы у нас были белые наемники, как у Чомбе! – сказал Анри Филипо. – Мы, гаитяне, уже лет сорок деремся только ножами и битыми бутылками. Нам необходимо иметь хоть несколько человек, обладающих опытом партизанской войны. Горы у нас не ниже, чем на Кубе.

– Но у вас нет лесов, где можно прятаться, – сказал я. – Ваши крестьяне их вырубили.

– И все же мы долго не сдавались американской морской пехоте. – Он добавил с горечью: – Я говорю «мы», хоть и принадлежу к другому поколению. Наше поколение научилось живописи – знаете, картины Бенуа покупают для Музея современной живописи (конечно, они стоят много дешевле европейских примитивов). Наших писателей издают в Париже, а теперь они и сами туда переселились.

– А как ваши стихи?

– Они были довольно звучные, правда? Но под их напев Доктор пришел к власти. Мы все отрицали, а в результате утвердился этот черный дьявол. Даже я за него голосовал. Знаете, а я ведь понятия не имею, как стрелять из ручного пулемета. Вы умеете из него стрелять?

– Ну, это дело простое. За пять минут научитесь.

– Научите меня.

– Сначала надо раздобыть пулемет.

– Научите меня по чертежам и пустым спичечным коробкам, а потом я, может, и раздобуду пулемет.

– Я знаю человека, который куда больше годится вам в учителя, чем я, но пока что он сидит в тюрьме. – Я рассказал ему о «майоре» Джонсе.

– Они его избили? – спросил он со злорадством.

– Вот это здорово! Белые не любят, когда их бьют.

– Он как будто отнесся к побоям очень спокойно. Мне показалось, что он к этому привык.

– Вы считаете, что у него есть военный опыт?

– Он говорит, будто воевал в Бирме, но тут ему приходится верить на слово.

– А вы не верите?

– Что-то в нем есть недостоверное, или, точнее сказать, не совсем достоверное. Когда я с ним говорил, мне вспомнились дни моей молодости в Лондоне – я уговорил один ресторан взять меня на работу; я знал французский и наврал, будто служил официантом у Фуке. Я все время боялся, что меня выведут на чистую воду, но мне это сошло с рук. Я ловко себя запродал, как бракованную вещь, где дефект заклеен ярлычком с ценой. Не очень давно я так же успешно выдавал себя за эксперта по живописи, и опять никто не вывел меня на чистую воду. Иногда мне кажется, что Джонс играет в ту же игру. Помню, я посмотрел на него как-то вечером после концерта на пароходе – мы плыли с ним из Америки – и подумал: а не комедианты ли мы, брат, с тобой оба?

– Это можно сказать о большинстве из нас. Разве я не был комедиантом, когда писал стихи, от которых так и несло «Цветами Зла»[56], и печатал их за свой счет на дорогой бумаге? Я отправлял их на рецензию в ведущие французские журналы. Это была ошибка. Меня вывели на чистую воду. Я ни разу не прочел о своих стихах ни единой критической заметки, не считая того, что писал Пьер Малыш. На потраченные деньги я, пожалуй, мог бы купить пулемет. (Слово «пулемет» казалось ему теперь магическим.)

– Ладно, не горюйте, давайте вместе играть комедию, – сказал посол. – Возьмите мою сигару. Налейте себе чего-нибудь в баре. У меня хорошее виски. Может, и Папа-Док тоже только комедиант.

– Ну нет, – сказал Филипо. – Он настоящий. Чудовища всегда настоящие.

Посол продолжал:

– И нечего так уж сетовать на то, что мы комедианты, это благородная профессия. Правда, если бы мы были хорошими комедиантами, тогда у людей по крайней мере выработался бы приличный вкус. Но мы провалили свои роли, вот беда… Мы плохие комедианты, хоть и вовсе не плохие люди.

– Избави господи! – сказала Марта по-английски, словно обращаясь прямо ко мне. – Я не комедиантка. – Мы о ней забыли. Она заколотила кулаками по спинке дивана и закричала им уже по-французски: – Вы слишком много болтаете. И несете такую чепуху! А у моего мальчика только что была рвота. Вот, у меня еще руки пахнут. Он плакал, так ему было больно. Вы говорите, что играете роли. А я не играю роль. Я занимаюсь делом. Я подаю ему тазик. Даю аспирин. Я вытираю ему рот. Я беру его к себе в постель.

Она заплакала, не выходя из-за дивана.

– Послушай, дорогая… – смущенно сказал посол.

Я даже не мог к ней подойти или как следует на нее посмотреть: Хамит следил за мной с иронией и сочувствием. Я вспомнил, что мы спали на его простынях, – интересно, сам ли он их менял? Он знал не меньше интимных подробностей, чем собака проститутки.

– Вы нас всех пристыдили, – сказал Филипо.