Комедианты

В Ле-Ке помещались католическая миссия и больница. Я сочинил целую историю, будто обещал привезти туда пачку религиозной литературы и пакет с лекарствами, но оказалось, что я зря старался: полицию заботил лишь собственный престиж. Пропуск в Ле-Ке обошелся мне в несколько часов ожидания душным, жарким, как пекло, днем в комнате, где воняло зверинцем, а на стенах висели фотографии мертвых мятежников. Дверь кабинета, где мы с мистером Смитом впервые увидели Конкассера, была закрыта. Может, он уже впал в немилость и кто-то свел с ним счеты вместо меня.

Около часу дня меня вызвали, и я подошел к столу, где сидел полицейский. Он начал заполнять бесчисленные графы с вопросами обо мне и моей машине – начиная от моего рождения в Монте-Карло и кончая цветом моего автомобиля. Какой-то сержант подошел и заглянул ему через плечо.

– Вы с ума сошли, – сказал он.

– Почему?

– До Ле-Ке можно добраться только на вездеходе.

– Но ведь это Главное южное шоссе… – сказал я.

– Сто семьдесят километров непролазной грязи и ухабов. Даже вездеход пройдет их не меньше чем за восемь часов.

В тот же день ко мне пришла Марта. Когда мы лежали рядом, отдыхая, она сказала:

– Джонс отнесся к твоим словам серьезно.

– Я этого и хотел.

– Ты ведь знаешь, что вас задержат на первой же заставе.

– Неужели ты так волнуешься за Джонса?

– Какой ты дурак, – сказала она. – Наверно, если бы я от тебя уезжала, ты и тогда испортил бы нам последние минуты.

– А ты уезжаешь?

– Когда-нибудь уеду, конечно. А как же иначе? Всегда куда-нибудь уезжаешь.

– Ты меня заранее предупредишь?

– Не знаю. Может, не хватит духу.

– Я поеду за тобой.

– Да ну? Какая свита! Приехать в новую столицу с мужем, Анхелом, а вдобавок еще и с любовником.

– Зато Джонса тебе придется оставить здесь.

– Как знать? Может, нам удастся вывезти его контрабандой в дипломатическом багаже. Луису он нравится больше, чем ты. Луис говорит, что он честнее.

– Честнее? Джонс?

Я натянуто засмеялся, после наших объятий у меня пересохло в горле.

Как это часто бывало, пока мы говорили о Джонсе, спустились сумерки; нас больше не тянуло друг к другу: эта тема действовала на нас расхолаживающе.

– Мне кажется странным, – сказал я, – что он так легко приобретает друзей. Луис, ты. Даже мистеру Смиту он нравился. Может, жулики всегда привлекают людей порядочных, а грешники – чистых душой, все равно как блондинки – брюнетов.

– А я, по-твоему, чистая душа?

– Да.

– И тем не менее ты думаешь, что я сплю с Джонсом.

– Чистота души этому не помеха.

– А ты действительно поедешь за мной, если нам придется уехать?

– Конечно. Если достану денег. Когда-то у меня была гостиница. Теперь у меня только ты. Ты на самом деле уезжаешь? Не смей от меня ничего скрывать.

– Я ничего не скрываю. Но Луис, может, и скрывает.

– Разве он не говорит тебе все?

– А что, если он больше боится причинить мне горе, чем ты? Нежность – она… нежнее…

– Он часто с тобой спит?

– Ты, кажется, считаешь меня ненасытной? Ну да, мне нужны и ты, и Луис, и Джонс, – сказала она, но так и не ответила на мой вопрос.

Пальмы и бугенвилея уже почернели. Пошел дождь, он падал отдельными каплями, тяжелыми, как брызги нефти. В промежутке стояла знойная тишина, а потом ударила молния и по горе с грохотом прокатился гром. Ливень стеной вбивался в землю.

– Вот в один из таких безлунных вечеров я и заеду за Джонсом, – сказал я.

– Как ты провезешь его через заставы?

Я повторил слова Пьера Малыша:

– В грозу застав не бывает.

– Но они же станут тебя подозревать, когда узнают…

– Я надеюсь, вы с Луисом не допустите, чтобы они узнали. Придется вам последить, чтобы Анхел, да и собака держали язык за зубами. Не давайте ей бегать по дому и скулить по пропавшему Джонсу.

– А тебе не страшно?

– Мне только жаль, что у меня нет вездехода.

– Зачем ты это делаешь?

– Мне не нравится капитан Конкассер и его тонтон-макуты. Мне не нравится Папа-Док. Мне не нравится, когда меня хватают за ляжки на улице, чтобы проверить, нет ли у меня револьвера. И этот труп в купальном бассейне… у меня с этим бассейном связаны другие воспоминания. Они пытали Жозефа. Они разорили мою гостиницу.

– Но чем им поможет Джонс, если он обманщик?

– А вдруг нет? Филипо в него верит. Может, он и правда воевал с японцами.

– Если он обманщик, он бы не захотел поехать, верно?

– Он слишком заврался при тебе.

– Не так уж много я для него значу.

– А что для него значит больше? Он когда-нибудь рассказывал тебе о гольф-клубе?

– Да, но ради этого не станешь рисковать жизнью. А он хочет ехать.

– Ты этому веришь?

– Он попросил меня одолжить ему погребец. Говорит, это его талисман. Он провез его с собой через всю Бирму. Обещал вернуть, как только партизаны войдут в Порт-о-Пренс.

– Да он и правда мечтатель, – сказал я. – А может, и он тоже – чистая душа.

– Не сердись, что я сегодня уйду пораньше, – взмолилась она. – Я пообещала сыграть с ним в рамс, пока Анхел не придет из школы. Он такой милый с Анхелом. Они играют в партизан, он учит его дзю-до. Может, он теперь долго не возьмет в руки карты. Ты меня понимаешь, да? Мне просто хочется быть с ним поласковее.