Комемадре

Нас усаживают на сцене друг за другом напротив репродукции знаменитого «Мертвого Христа» Мантеньи в необычном ракурсе. Мне объясняют, что я должен рисовать в точности то же самое, что и канадец, глядя в его работу через плечо. И поскольку он не совершает ошибок (мне говорят, что это неопровержимый факт), моя копия его копии должна выйти такой же совершенной, как оригинал, без искажений.

Ученый в поло «Lacoste» отводит меня в сторону и говорит: «В сложной ситуации, юноша, настроение разгоняется от нуля до ста, от белого к черному, от непроходимой глупости до кокаинового озарения… Так вот, в вашем случае я рекомендую вам сделать над собой усилие и постараться поймать золотую середину».

Из всех возможных вариантов победы над канадцем меня озаряет половой. Через десять минут наступает подходящий момент. Малыш хочет в туалет. Это видно по тому, как он теребит гениталии засунутой в штаны ладонью. Я предлагаю проводить его.

Ученый в «Lacoste» говорит мне: «Поаккуратнее с ним, юноша. Откройте ему дверь, дождитесь, пока он пописает, помойте ему руки, вытрите их и возвращайтесь с ним за ручку. Мы вам очень признательны».

Я вхожу с аутистом в туалет, запираюсь с ним там, заставляю его снять штаны, одной рукой прижимаю его голову к стене, а другой засовываю палец ему в зад. Когда мы возвращаемся на сцену, это совсем другой ребенок, чуть менее аутистичный и гораздо менее талантливый. От пояса книзу его Христос искривляется, штрих идет слабый, к ступням рисунок становится совсем неприглядным и напоминает обычные детские каракули. Ему дают закончить, после чего родители уводят его. Ученые выставляют мой рисунок, рисунок канадца и репродукцию Мантеньи на мольберте. Сольдан объявляет на камеру: «Победила Аргентина!»

Мы прощаемся с учеными и операторами и уходим. Папа хочет вставить мою копию Мантеньи в рамку. Мама против и аргументирует это тем, что она не будет сочетаться с другими работами и тем, что мы не верим в Бога. Спор прерывает известие о том, что мой рисунок исчез. Вновь он появится только после моего знакомства с Лусио Лаватом.

Поначалу мне приятно считать себя чудо-ребенком. Потом каким-то необъяснимо простым образом, соответствующим моему возрасту, я понимаю, что чудо не может быть долгим. Сколько длятся благодать или кара Господня, прежде чем превратиться в обыденность? На сколько хватает манны небесной? Дети могут жить долго, чудо — нет. Мои рисунки становятся все более путаными и предсказуемыми. Первым это замечает Сольдан, который видит, что медийный сюжет исчерпал себя. Стану ли я когда-нибудь рисовать лучше? Сойду ли с ума? Нет. Он прощается со мной по телефону, благодарит и желает успехов в будущем. С учеными обратного пути нет, я как тот ребенок, которого заставляют играть на пианино. Мы мучаемся вместе.

Снова возвращаются электроды: на голове, на груди, на руках. Мне зябко на сцене (это небольшой подиум, но мне он кажется гигантским), я полураздет, и мне стыдно. Ученый в «Lacoste» говорит мне: «Это наша последняя встреча, юноша. Считайте ее венцом наших усилий по вашей интеграции в общество, которое не терпит инакости».

Из Канады приходит предложение о приеме в школу для одаренных детей, но компенсируется только половина стоимости обучения. Какое-то рекламное агентство предлагает мне приличные деньги за то, чтобы я проиллюстрировал рекламные материалы по электробритвам, но отец отказывает им. «Пришло время снова стать обычным ребенком, понимаешь?» На следующий год меня переводят в другую школу. «Если не будешь болтать, заведешь себе много друзей», — говорит мама. Они не пытаются деликатничать.

Ко мне приходит ученый в поло «Lacoste». Он отводит меня на кухню и садится на стол. «На вашу долю, юноша, выпал удивительный опыт. Но вас ждет еще более удивительное приключение: полноценное счастливое детство. Вы увидите, как со временем превратитесь в обычного ребенка. Каждого из нас волнует исключительно своя задница, и если у вас она будет чище, чем у других, люди начнут злиться, понимаете?»

По всей видимости, между подавленностью и гипокальциемией существует прямая связь. Большинство детей об этом не знает, но стоит им поддаться унынию, как нехватка кальция оставляет их рот пустым. Зубы раскачиваются, десны размякают, и вот невинная попытка откусить кусок персика приводит к первой прорехе. Ребенок перестает улыбаться, грустнеет, уровень кальция в его организме снижается еще больше, и за первым зубом следуют остальные. Молочные зубы выпали у меня одновременно, а на появление коренных ушли годы. Меня заставляют есть измельченную пищу. Кашу. Мои кости становятся хрупкими, стоит кому-то дотронуться до меня, и они превращаются в порошок. Я забываю о том, что такое бутерброд. Быть человеком — значит иметь возможность жевать. Пока я жду своей очереди стать человеком, меня отправляют заниматься фортепиано, но результаты оказываются очень посредственные. Видимо, я использую не ту половину мозга.