— Пожалуйста! Вот настоящий кавалер! Никогда не забывай, что девушки больше всего любят внимание. — Валя уже держалась за ручку двери, но вдруг вернулась к столу, достала из внутреннего кармана пальто какую-то бумажку. — Хорошо, что вспомнила. На этих днях была на Бессарабском рынке, проходила между рядами и вдруг вижу на прилавке желтый листок бумаги. Спокойно беру его, а это — листовка со стихотворными призывами. Правда, стихи далеко не профессиональны, но запоминаются легко. Вот послушай, Леня.
Они вместе прочитали:
Внизу была приписка со ссылкой на Ф. М. Достоевского, на его запись в дневнике, где сказано, что немцы всегда успешно начинают войны, но всегда их проигрывают. Отмечено, из какого издания взята цитата, номер страницы.
(Автором листовки был Григорий Семенович Квачев, позднее — организатор и руководитель подпольной группы «Днепроверфь». Это ему принадлежат строки из стихотворения, ставшего широко популярным в оккупированном Киеве:
— Я прочитала и подумала: кто-то же писал эти пламенные призывы, борется, как и мы, — пряча листовку в карман, рассуждала Валя. — Хорошо, когда есть уверенность, что таких борцов против фашизма в Киеве не единицы, а легион. Они только не видны, они не держатся на поверхности, как эти шакалы «нового порядка». Вот дождемся победы, соберемся все вместе, познакомимся ближе. А какими родными тогда будем мы друг другу!.. — Она снова направилась к двери. — Идем же, Леня.
— Идем. — Третьяк уже был одет.
Глубочица лежала в снегу, но в воздухе уже чувствовалось дыхание весны. И легкий морозец, и первые робкие проталины у стен домов, и щедрое солнце, и небо какое-то обновленное, чистое, как голубые глаза ребенка, и веселая воробьиная перекличка, и деревья в ожидании близкого цветенья. Было то самое время, когда весна и зима только-только повстречались, между ними еще мир и согласие, их сближает обоюдный интерес к первому знакомству, они еще и не подозревают, что вскоре станут смертельными врагами. Предстоит все: в бешеном поединке сойдутся теплые и холодные ветры, сплошные тучи будут застилать солнце, ранние почки, как младенцев, запеленает снег, но зиме все равно не высидеть в своих белых сугробах-бастионах, ее победит весна-красна, исполненная молодых сил, как всегда побеждает то, что имеет будущее.
— Слышишь? — спросила Валя, когда они поднимаь по извилистому Кудрявскому спуску.
— Что? — не понял Третьяк.
— Скворцы поют.
Он прислушался.
— Это тебе показалось. Скворцы прилетают позднее.
— А-а... Да.
Лучи солнца проникали сквозь ткань пальто, окутывали плечи, спину приятным теплом. Валя остановилась и, прикрыв глаза, запрокинула голову. Так постояла с минуту, две. На ее бледном будто в сладостной дреме лице лежала печать умиротворенности.
— Хорошо как! — проговорила, двинувшись далее. Знаешь, Леня, о чем я подумала? Вот если бы мне сказали: стань птицей, ну, например, жаворонком, тебе не будут грозить никакие аресты, полетишь свободно куда захочешь. Я отказалась бы.
— Почему? — он спросил вполне серьезно, словно верил в возможность такого перевоплощения.
— Не захотела бы, не смогла бы оставить вас: тебя, Сеню Поддубного, Павловского, наших Елен... Да еще сейчас, когда в Киеве немцы... Леня, ты предлагал мне перейти к Инне, — неожиданно сказала Валя, переведя разговор на другое. — А ты это согласовал с нею?
— Нет. Я давно не видел ее. Месяца три назад мы случайно встретились на Подоле, но о том, чтобы она приняла кого-нибудь из подпольщиков, разговора не было.
Валя замедлила шаг.
— Извини, Леня, но меня удивляет, неужели ты действительно любишь эту красивую куклу?
Соврать? Или вообще промолчать? Нет, с Валей он будет откровенен.
— Люблю.
— За что? За одну ее красоту?
— Не знаю. Возможно.
— Однако неизвестно, стоит ли она твоей любви... И так увлечься. Нет, я этого не понимаю...
Она действительно не понимала, что любят не только достойных. Иногда недостойных любят даже сильнее.