Комендантский час

Понимая, что запреты в таких исключительных случаях утрачивают силу, отправилась на Глубочицкую. Заранее опасалась всего: и подтверждения об аресте Третьяка, и, если там все в порядке, укоров в том, что она действует по своему усмотрению. Но сдержать себя уже не могла. Пусть будет что будет.

С холодеющим сердцем поднималась на второй этаж ветхого домика в глубине двора, передохнув, робко постучала в дверь. Ее впустили.

Еле слышно спросила:

— Леонид?..

— Его нет, — ответила старая женщина.

— А... где он?

— Увезли в Германию.

Можно было уходить, женщина отвечала односложно, давая понять, что у нее нет желания продолжать разговор, но Инна не трогалась с места, что-то взвешивая. Потом проговорила:

— К вам приходила Валя Прилуцкая, дайте мне, пожалуйста, ее адрес.

— Валю забрали в гестапо.

Конец.

«Да, Третьяк арестован, — окончательно убедилась Инна, возвращаясь домой. — Наверное, в последнюю минуту он сказал матери про Германию, чтобы успокоить ее. А на самом деле...»

Подумала и о себе. У нее было столько хороших, близких людей: Рита, Третьяк, Валя Прилуцкая, секретарша с биржи труда. Их теперь не стало. Они поплатились своей свободой, а возможно, и жизнью за то, что не сидели сложа руки, а боролись против оккупантов, помогали киевлянам кто чем мог. А что сделала она, Инна? Кому помогла? Что ею сделано для наших? Ничего! Вместо того чтобы действовать, бродит по городу как неприкаянная, ноет, ища сочувствия у тетки Любы, молча проклинает гитлеровцев, вот и все. Патриотка на словах...

Весна уже нарядила Киев в зеленые одежды, скоро зацветут каштаны, солнце греет почти по-летнему. В небе порхают ласточки, оживленно шныряют воробьи. А вдали полноводный Днепр затапливает Труханов остров, еще немного — и сорвет его с причала и понесет до самого моря, как огромную баржу. Над всем царствует голубое и зеленое — краски весны... Инну ничто не радовало. Даже удивляло, как это природа может так буйно цвести в то время, когда у людей столько печалей и горестей.

Патриотка на словах...

Через Почтовую площадь вели колонну людей, человек сто. Босые, измученные, жалкие, не люди, а живые скелеты. На спинах белой краской намалеваны шестиконечные звезды, на рукавах — черные повязки с надписью: «Юда». Рабочая команда. Инна увидела, как все, идущие в колонне, вдруг сорвали с головы шапки и фуражки. Что это? Приветствуют кого-то? Да, мимо прошел немецкий офицер. Через несколько шагов то же движение, шапки и фуражки слетают с голов — уже перед другим офицером. Этих несчастных, конечно, расстреляют, но сперва вынудят отдать все свои силы работе на врага. Кровопийцы!

И снова мысль, будто укор самой себе: «Столько зверства кругом, а я лишь переживаю да возмущаюсь, и ничего больше. Патриотка на словах...»

Решение пришло неожиданно, ночью. Вспомнила про пистолет. Вот что выведет ее из состояния бездействия. Оружие. Если бы каждый киевлянин убил хоть одного фашиста, немцы здесь не продержались бы долго. Инна завтра же выйдет на улицу и отомстит за Третьяка, за Риту, за добрую секретаршу с биржи труда, за этих обреченных «юде», за всех киевлян, страдающих и гибнущих от рук оккупантов. Если не будет другого выхода, она даже пожертвует собою, но отомстит. Пусть люди узнают, что она была настоящей патр иоткой своего города, своей Родины.

Приняв такое решение, начала обдумывать план действий. Совершить бы покушение на самого рейхскомиссара Украины Эриха Коха, этот выстрел услышали бы и в Берлине. К сожалению, не получится: рейхскомиссар больше отсиживается в своей резиденции в Ровно. Подходящей мишенью были бы также генерал-майор и комендант города Ремер или руководитель полиции жандармерии генерал Шеер... Но и они не разгуливают по Крещатику, а если и появятся где-нибудь, то к ним не подступишься. И все же рисковать жизнью стоит, только делая ставку на высшие ранги — стрелять в генерала.

Может быть, потому, что минувший день был слишком напряженным, Инна заснула сразу, словно упала в обморок, и до утра проспала. Ее разбудила тетка Люба:

— Позавтракаешь без меня, а я бегу на работу.

Хотела попрощаться с нею, будучи уверенной, что домой больше не вернется, но удержалась. Это ни к чему. И тетка взбудоражится, и сама потеряет покой. Так лучше. Оделась поскромнее, чтобы не привлекать к себе внимания, накинула легкое пальтецо. На улице тепло, пальто можно было и не надевать, но нужен карман для пистолета. Утро прекрасное, светит солнце. Генералы то же любят погреться на весеннем солнышке... За зиму намерзлись.

Взяла карандаш, листок бумаги, написала записку: «Тетя Люба! Я больше не вернусь, но вы не ищите меня. Инна». Подумала и дописала: «Я поступлю так, как велит мне патриотический долг. Прощайте!» Ниже поставила дату: 7.V.1942 год. В последний раз окинула взглядом комнату и выбежала.

Решила начинать с бульвара Шевченко. Сядет на скамейке и будет ждать. Хорошо, если появится генерал. Не обязательно, чтобы он шел по аллее. Пусть и по тротуару идет — она догонит его. Генералы не торопятся.

— Гут морген, фрейлен!