Комендантский час

Не серые, а мутно-лиловые глаза Дозморова не таили какого-либо подвоха или скрытого умысла… Да и сам он — в линялых плавках со спадающим на них животиком-«арбузом» — больше «тянул» на майора-добряка, чем на суховатого полковника, перед которым почти заискивал Вожжов.

Тем не менее Илья Савельевич постарался быть (чем черт не шутит!) предельно четким и лаконичным:

— Важно не то, кем он был в прежде, а то, как себя зарекомендовал на нынешнем посту. Самые большие оптимисты не могли не понять этого.

Дозморов согласно кивнул, а Вожжов процедил недовольно:

— Диплома-а-а-т!

Дозморов прикрыл «шведкой» покрасневшие на солнце плечи.

— Мнение Валентина Михайловича, конечно, более категорично.

— Зато без выкрутасов и всяких там фантазий, — парировал Вожжов.

— Никаких фантазий. Всё здраво и логично, — отрезал Дозморов.

— Как сказать, — загадочно отозвался Вожжов.

Илья Савельевич, поколебавшись (уж раскрывать карты — так все, тем более, что и Валентин намекнул), признался, что иногда задумывается, как протекала бы в стране новая оттепель.

— Да что вы? — Дозморов даже надел очки в тонкой старомодной оправе. В них он походил на доктора, в упор рассматривающего интересующего его пациента. — И как она проходила бы, по-вашему?

Илье Савельевичу на этот раз стало неприятно его внимание… Сболтнул же Валентин. Не иначе как в отместку.

— Вы, наверное, думаете, что у меня целый план преображения России, — рассердился он. — А я никакой Америки не открываю… Главное — не разоблачить очередной культ, а не дать повода вызвать недовольство у населения.

— Чем именно?

— Конечно, не развенчанием кумира. Что-что, а народу это понравится… Исчезнут же спички или, скажем, крупа — тотчас начнется брожение… Ни в коем случае нельзя сразу — в лоб — объявлять и о повышении цен. Ну, а если придется, скажите правду: мол, при таком-сяком они еще более росли, да только механизм скрытия был безупречно отрегулирован.

— Это мы уже проходили. Сопротивление системы, половинчатые меры, плюс ко всему…

— А если не половинчатые, — перебил Дозморова Илья. — Взять да подвергнуть ревизии не только надстройку, но и весь базис системы.

Дозморов нервно поправил очки, словно желая лучше рассмотреть Илью Савельевича.

— Всё основополагающее учение?.. Труды классиков?..

— Да, да, — наслаждался Илья Савельевич его замешательством. — Но вначале надо заручиться поддержкой самой могущественной силы — аппарата… Бороться с ним бесполезно. А заинтересовать можно. Хотя бы на первое время, пока окрепнет народное представительство.

— Это еще что? — пожирал глазами собеседника Дозморов.

— Высшая власть должна быть под контролем народа… Правительству будет только во благо. И подскажут, и предостерегут… В случае чего — и горой встанут, когда хорошего батьку стащить захотят… Надеюсь, не забыли, как у нас Октябрьский пленум проходил.

— Илья, — грозно предостерег Вожжов. — Ты злоупотребляешь нашим расположением.

— Нисколько, — остудил его пыл Дозморов. — Очень даже забавно… Только через тридцать лет у нас такое высокоорганизованное общество будет, что все культы и борьба с ними будут казаться глубоким анахронизмом.

— Илье Савельевичу показалось, что он ослышался.

— Что значит через тридцать лет?

— Я понял: ваше предсказание осуществится не раньше первой четверти следующего столетия.

У Ильи Савельевича еще была возможность оставить Дозморова в смехотворно чудовищной, по его мнению, наивности… Но пресс невысказанного выдавил чувство осторожности.

— В отличие от вас, я не забегаю на много лет вперед.

— Желаете ограничиться концом двадцатого века? — Не подозрение, а потаённая мысль проскочила в ставших строже глазах Дозморова.

— Вы правильно меня поняли, я имею в виду сегодняшний день.

В отличие от Вожжова, который ничего другого и не ожидал, Дозморову трудно было совладать с собой… Морщась, будто наступил на что острое, отставил ногу, и при этом глаза его стали не размыто-лиловые, а блестящие и большие, словно кусочки отколовшейся полуды.

— Ну-у, вас занесло… Занесло, — повторил в растерянности он.

Вожжов покрутил пальцем у виска. А Илья Савельевич облегченно вздохнул.

— Сами просили.

— Нет, вы, конечно, серьезно так думаете, — никак не мог успокоиться Дозморов. — Вот почему обратились к Октябрьскому пленуму, свежий, так сказать, пример.

Он долго размышлял, прохаживаясь вокруг свернутого брезента, спросил Вожжова, не пора ли уезжать.

Валентин Михайлович хотел позвать Бориса, но полковник передумал.

— Илья Савельевич, вы более чем ясно дали понять, что с вождей, правивших два десятилетия, пора срывать маски и позорить перед лицом отечественной и мировой общественности. Так?

— Рано или поздно — придется.

— Но кто вам дал право так о них судить?

«Э-э, друг, когда ты не в своей тарелке, то мелко загребаешь», — хладнокровно размышлял Илья Савельевич.

— Вы… Вы подстрекатель. Правда, теоретический.

— Клеите ярлыки, — заложил руки за спину Илья Савельевич. — Это не сила, а слабость.

Выдержка Ильи подействовала даже на Вожжова.

— Кто из нас не срывается. Но ты, Илья…

Дозморов, одеваясь, застыл с туфлей в руке.