Комендантский час

Вожжов продолжал сыпать проклятия. Тошнотворный комок снова подкатил к горлу.

Раздевшись, Илья Савельевич нырнул прямо с берега. Вязкая тина облепила руки и голову. Метрах в десяти от берега было глубже и чище. Он лег на лодку… Слабое течение сносило к камышам.

— Держу тебя на мушке, — заорал совсем рядом Вожжов.

Илья Савельевич оглянулся… похолодел.

Валентин целился прямо в него. Ружье дрожало в руках, а сам он матерился, угрожая отправить Илью к ракам.

Краем глаза Илья Савельевич увидел бегущего Дозморова.

«Не успеет», — зажмурился Илья.

Выстрел ударил, как ему показалось, сверху… Струя воздуха вырвалась из пробитой резины.

— Ага! — победно возопил Вожжов.

Дозморов выхватил ружье, шагнул в воду. Лицо стало белясое, как и брови.

— Вам нужна моя помощь?

Илья Савельевич, с более чем беспечным видом после всего, что произошло, сказал, что немного поплавает.

Сплющенную лодку прибило к камышам. Илья Савельевич стал на ноги. Было неглубоко — по грудь. Но ступни — словно зажал стальной капкан…

Дозморов невдалеке отчитывал Валентина… Илья Савельевич всё равно не стал бы никого звать… Захватив жесткие стебли камыша — пытался удержаться…

Маленькая пичужка вспорхнула меж пушистых метелок. Илья Савельевич невольно проследил за нею и… разжал пальцы… Огибая остров, по старому руслу шел… пароход… Он не подавал сигналов. Надвигался медленно и без огней.

На носу стояла женщина. Илья Савельевич, по пояс уйдя в трясину, отчаянно замахал.

Полоска светлой воды разделяла темные тени и зеленую чащу камыша. По ней — как по фарватеру — и двигался пароход.

Илья Савельевич забился из последних сил. Женщина обернулась.

— Маша, — слабо вскрикнул он. — Я здесь, родная моя.

Пароход поравнялся с ним, не замедлив хода, и — как бы сумерки опустились на камыши…

«Все-таки он прошел, не сел на мель», — отстучало воспаленное сознание.

Илью Савельевича засосало уже по горло, и он не кричал, а слабо хрипел, удивляясь, как быстро стягивает ночь глаза непроницаемой, черной повязкой.

1983, 1989

На просторе

1

Зимовка на отшибе — теперь уже несомненно — была для Карпина последней…

Он и на эту принудил себя по необходимости — настолько важно было для него уединение.

С печью и стряпней Николай Тихонович помалу управлялся. Но крыша… Худой рубероид пропускал воду, и стены покрылись зеленоватой плесенью.

Ближе к весне пошаливало сердце, сильнее обычного ломило суставы… Запасы невеликой аптечки вышли уже к исходу февраля. Пополнять их Николай Тихонович с умыслом не захотел. Если вдруг занеможет, лечиться будет не абы как, а под наблюдением… И когда на женский день вырвался ненадолго к семье, привез из дому лишь валидол. Партизанской жизни с него довольно.

Рассуждая так, он ловил себя на мысли, что намеренно преувеличивает скверность своего житья-бытья, чтобы хоть как-то оправдаться. Еще год назад Карпин назвал бы себя нытиком и строго бы приструнил. Ему предстояло оставить не только этот домик, но нечто большее.

В мыслях он называл это мечтою и иронично посмеивался, не находя соответствия между своим образом жизни и тем, что замышлял много лет назад. Легче всего было всё свести к расхожему выражению: творческий замысел не состоялся — и успокоиться. Но понимал, что на самом деле всё далеко не так.

Он воплотил многое из того, о чем думал и за что боролся в своих рассказах и повестях. Но то были мелкие, хотя, возможно, и добротные, не без страсти написанные сколки жизни. Показать же настоящую широту жизни, её самопроизвольное, естественное течение мог, по его убеждению, лишь роман.

Взявшись за столь большое дело, Николай Тихонович легко — за одну зиму — набросал вчерне десяток глав. Летними вечерами старательно выстукивал на машинке, а спозаранку чёркал напечатанное, радуясь такой несвойственной ему ранее придирчивости к каждому своему слову.

Он уже видел полностью роман, нашел в его дебрях те скрытые тропы, по которым читатель не будет продираться сквозь чащобу неизвестности, а послушно зашагает вслед за героями.

Получив на первую часть хороший отзыв из толстого журнала, Карпин поспешил в издательство, не сомневаясь в успехе. Пока неторопливое издательское колесо со скрипом, но вертелось, он — снова за зиму — почти осилил вторую часть.

Уверенности и чуточку тщеславия — он не мог похвастаться широкой известностью — добавила публикация в журнале. Николай Тихонович, сдерживая в себе радостное нетерпение (хороший признак), вновь засел за машинку.

События не то что последних лет, а последних месяцев и даже недель находили отражение в романе. Это Карпин считал весьма существенным. В последнее время всё заполонили опусы, десятилетиями пылившиеся в писательских столах, а произведений, отображающих современность, считанные единицы.

Николай Тихонович, презирая конъюктурные вещи, находил свое творение проблемным и был рад, что материал, пусть даже и поставленный в очередь, не устареет и не останется незамеченным.