Комический роман

Я сделал не маленькое путешествие, чтобы достигнуть Парижа, куда я вошел только ночью, не имея надобности сушиться: солнце и сильное движение, когда я бежал, оставили в моем платье лишь некоторую влажность. Наконец я увиделся с моей дорогой Леонорой, истинно огорченной. Ранкюн и наша хозяйка крайне обрадовались, увидев меня, как и госпожа Боасье, которая, чтобы лучше заставить поверить Ранкюна и нашу хозяйку, что я — ее сын, притворилась сильно огорченной матерью. Она извинялась наедине передо мною, что не подождала меня, и призналась мне, что страх перед Салданем помешал ей подумать обо мне, и, кроме того, исключая Ранкюна, все остальные из нашей компании только бы стесняли, если бы я стал драться с Салданем. Я узнал тогда, что, выйдя из гостиницы или кабаре, где мы закусывали, этот любезник следовал за ними до лодки и крайне невежливо просил Леонору снять маску; и так как ее мать узнала в нем того самого человека, который покушался на то же в Риме, она бросилась к лодке в сильном испуге и велела ехать, не дождавшись меня. Салдань был с двумя мужчинами того же сорта и, посоветовавшись некоторое время на берегу, вошел с ними в лодку, где я и нашел их грозящими лодочнику, чтобы он догонял Леонору. Это приключение было причиной того, что я еще реже стал выходить из дому.

Некоторое время спустя госпожа Боасье вновь заболела, чему сильно способствовала ее печаль; а это было причиной того, что мы провели в Париже часть зимы.

Мы узнали, что какой-то итальянский прелат, возвращаясь из Испании, едет во Фландрию, в Перону. Ранкюн пользовался достаточным доверием, чтобы нас вписали в паспорт прелата[185] как его комедиантов.

Однажды, вернувшись от итальянского прелата, жившего на Сенекой улице, мы ужинали из любезности в предместьи Сен-Жермен, у знакомых Ранкюну комедиантов.[186] Когда мы с ним проходили по Новому мосту, на нас напало пять или шесть грабителей.[187] Я защищался как только мог, а Ранкюн, уверяю вас, делал все, что может сделать храбрый человек, и спас мне жизнь. Это не помешало, однако, тому, что меня схватили эти разбойники, так как шпага, по несчастью, выпала у меня из рук. Ранкюн, который храбро дрался с ними, потерял только дрянной плащ. Что касается меня, то я потерял все, исключая моей одежды; и что заставляло меня отчаиваться, так это то, что у меня отняли ящичек, где находился портрет отца Леоноры на эмали,[188] с которого госпожа Боасье просила меня продать алмазы. Я нашел Ранкюна у хирурга в конце Нового моста. Он был ранен в руку и лицо, а я — очень легко в голову. Госпожа Боасье сильно была огорчена утратой портрета; но надежда увидеть подлинник ее утешала.

Наконец мы выехали из Парижа в Перону; из Пероны направились в Брюссель, а из Брюсселя — в Гаагу. Но отец Леоноры на две недели раньше отправился в Англию, где он хотел служить королю[189] против парламентаристов. Мать Леоноры была так огорчена, что заболела и умерла. Умирая, она заботилась обо мне, как о своем сыне. Она мне поручила свою дочь и заставила меня обещать, что я никогда ее не оставлю и что сделаю все, что могу, чтобы найти ее отца и передать ее ему в руки. Несколько времени спустя один француз украл у меня все мои остальные деньги, и нужда, в которой мы находились с Леонорой, была такой, что мы вступили в вашу труппу, куда нас приняли при посредничестве Ранкюна. Остальные мои приключения вы знаете. С этого времени они были у нас общие с вами до Тура, где я, кажется, опять встретил этого дьявола Салданя; и если я не ошибся, то вскоре мы с ним встретимся здесь; но я боюсь не столько за себя, сколько за Леонору: она лишится верного слуги, если потеряет меня или, по несчастью, расстанется со мной.

Так Дестен закончил свою историю, и, несколько утешив мадемуазель Этуаль, — которую воспоминание об ее несчастьях заставило так плакать, как будто бы эти несчастья вновь начинались, — он простился с комедиантками и пошел спать.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ Несколько рассуждений некстати; новое несчастье с Раготеном и другие вещи, о которых вы прочтете, если захотите