Комитет охраны мостов

Он выглядел гораздо более тщедушно, чем представлял себе Серёгин. Худой, чёрные глаза, чёрный короткий чепчик волос, узкие скулы, бородёнка.

— Ты дурак?! У меня в столе удостоверение. Я офицер ФСБ!

Надо будет проверить.

— Может быть, — не стал спорить Серёгин, — на пол ложись, офицер. И наручники нацепи давай.

Он вытряхнул из кармана наручники, они громко звякнули о напольную плитку. Какая она раскуроченная. Вообще отвратная конура — у Серёгина и то приличнее, а он довольно последовательно портил её товарный вид.

Марс всё ещё мялся, и Серёгин сообразил, что сейчас он оправится от первого шока и может наделать разных неприятных глупостей.

— Лёг на пол! — рявкнул Серёгин, взмахнув пистолетом и направив ствол вниз. — Колено лишнее?! И наручники!

«Офицер ФСБ» зло покосился на ствол (интересно, сообразил он уже, что это травмат?), но всё же опустился на задницу и, подобрав «браслеты», начал в них ковыряться.

— Ноги в руки, вали отсюда, и я не буду на тебя заявлять, — продолжил он «суровую» линию, по-прежнему зло сверкая глазами.

Серёгин схватил Марса за волосы и резко впечатал его лицо в свою коленку. Клиент задёргался, завыл и удивлённо-испуганно захлопал глазами.

Серёгин поднял палец к губам и отрицательно покачал головой. Молчи, сынок, лучше молчи.

— Где я тебя видел? — спросил Серёгин.

Бородатый мальчик ещё сильнее задёргался и завыл.

Серёгин взял его за подбородок и пальцами забил в рот клиента заготовленную тряпку. Чёрные глаза, чёрная редкая борода, узкие скулы. Уши… такие, немного эльфийские, заострённые. Серьга-гвоздик.

— Хрена… — сказал он, наконец сообразив.

Нашарил рукой стоящую у стены табуретку, пододвинул к себе и упал на неё, продолжая непонимающе смотреть в сторону клиента. Не может быть. Не может быть. Не может быть. Не может, сука, такого быть!

— Вот вы бляди! — сказал Серёгин, помотав головой с остервенением. Он всё ещё не мог склеить полученную картинку.

Бахрам Гулиев. Всеобщий друг, ценный кадр красноярского «глянца», Баха, повесившийся в камере и своей смертью запустивший пикеты, выступления и драки с силовиками, лежал перед Серёгиным и зло косил глазом.

Ярость поднималась из грудной клетки волнами, раскатываясь по всему телу, заставляя дрожать не только пальцы, но даже мелкие мышцы на ногах. Серёгин вскочил с табуретки, сжал кулаки, сжал зубы и отступил от Марса Таирова на два шага, чтобы только удержаться. Чтобы просто не броситься к телу и не начать размазывать его по полу. Разрывать на части.

— Тля, — прошептал Серёгин. Он всё ещё не мог вместить.

«Свободу Бахе!», «Баха, мы с тобой!», «Сегодня Бахрам, завтра каждый!»…

Тело клиента начало совершать какие-то рыбо-русалочные движения, стремясь, видимо, встать.

— Замри… офицер, — Серёгин снова поднял пистолет и наставил его на сексота. — Убью!

Это не входило ни в какие планы. Это вообще никуда не входило.

Там, наверное, уже подъехал «фольксваген» с замазанными номерами, надо выходить. Но Серёгин думал только о том, как сдержаться. Как не выдавить этот уникальный экземпляр из его липкой насекомой оболочки.

СИЗО. Серёгин хорошо помнил, что такое СИЗО. Подтекающие клоповные стены, воняющие мочой нары, холодный как поцелуй мертвеца пол. Сосед харкает кровью. Наша тюрьма — это не про отъём свободы. Это про страдание. По возможности невыносимое. Чтобы ты мечтал наложить на себя руки, каждый день сурка придумывал способы — только вот попробуй изловчись.

И теперь там сидят девчонки. Дуры-школьницы, которые наверняка белугами ревут каждый божий день и даже во сне зовут мамочку. Подписывают каждую бумажку, которую им протягивает заботливая синяя рука. Признаю́тся и признаю́т. И думают, что если всё расскажут — всё, что попросят, — то смогут выбежать, выпрыгнуть, проснуться из этой дряни. И не понимают. И до самого конца не поймут. И будут жалеть своего дружка Баху. И плакать по нему тоже.

— Знаешь, — сказал Серёгин медленно, — я ведь тебя очень давно искал, мой родной. Дольше, чем свою идеальную половинку. Да ты и есть моя идеальная половинка, чувачок. Ты просто даже не знаешь, как ты меня осчастливишь. Не догадываешься. Я думал, никогда мне так не повезёт, не сумею тебя отыскать в толпе столь же гнойных хмырей. А тут такое счастье. Невозможное. Мы сольёмся в дичайшем экстазе, твоим дружкам, лоялистски оргазмирующим по ящику, и не снилось.

Баха задёргался, заёрзал, по-рыбьи выпучивая глаза.

— Боишься? — поинтересовался Серёгин. — Ну что ты. Я бы очень хотел разобрать тебя на части. Можно было бы прямо здесь. Я бы разбирал и выкладывал тебя по частям в сеть. Ты как на такое смотришь?

Он присел и ласково провёл рукой по оставшимся на Бахиной голове волосам. Тот задёргался ещё сильнее.

— Я бы очень больно тебя разбирал, — сообщил Серёгин. — Но не ссы. Пока не буду. Я придумал лучше. Поехали, гнида, бубенцы звенят.

Bela lugosi’s dead

Серёгин хотел спросить Баху, как его звать по-настоящему. Но, во-первых, тот наверняка соврёт. Во-вторых, какая на самом деле разница. Пусть пассажир навсегда останется Бахой. И Марсом. И пассажиром. А этого и так с перебором.