Коммандер

Мистер Флори, хирург, жил холостяком. У него был большой дом в верхней части города, возле церкви Санта Мария. Будучи широкой натурой, гостеприимным и не обремененным семьей человеком, он предложил доктору Мэтьюрину останавливаться у него всякий раз, как «Софи» будет заходить в порт за припасами или для ремонта, предоставив в его распоряжение комнату для багажа и коллекций — комнату, в которой уже размещался гербарий, который собрал в бесчисленных пыльных томах мистер Клегхорн, почти тридцать лет занимавший в гарнизонном госпитале должность главного врача.

Этот дом чудесно подходил для размышлений. Опираясь задней стеной о скалу Маона, он нависал на головокружительной высоте над купеческой набережной. Он стоял так высоко, что шум и гам гавани если и достигал его, то лишь как тихий и неназойливый аккомпанемент для дум. Комната Стивена находилась на задней, северной, прохладной стороне, смотревшей на море. Он сидел у открытого окна, опустив ноги в таз с водой, делая записи в своём дневнике, в то время как стрижи (обыкновенные, бледные и альпийские) с криками носились в знойном дрожащем воздухе между ним и «Софи» (похожей на игрушку, расположенную далеко, на другой стороне гавани, где судно пришвартовалось у провиантского причала).

«Итак, Джеймс Диллон — католик, — написал он в своём дневнике секретными стенографическими знаками. — А раньше не был. То есть он не был католиком в том смысле, в каком его поведение заметно отличалось или сделало бы принятие присяги невыносимо мучительным. Он отнюдь не был религиозен. Явилось ли это каким-то пересмотром своих взглядов, своего рода сменой имени, как у иезуитов? Надеюсь, что нет. Сколько же скрытых католиков служит на флоте? Хотелось бы спросить у него, но это было бы невежливо. Я помню, полковник Деспард рассказывал мне, что в Англии епископ Шаллоне ежегодно выдавал дюжину разрешений на разовое принятие причастия по англиканскому обычаю. Полковник Т., участвовавший в восстании Гордона, был католиком. Неужели замечание Деспарда относится только к армии? В то время мне не пришло в голову задать ему такой вопрос. Не в этом ли причина возбужденного состояния ума у Диллона? Да, пожалуй, что так. Определённо на него оказывается довольно сильное воздействие. Более того, кажется, для него наступил критический период — переломный момент, который направит его на тот определенный курс, с которого он больше уже не свернёт, и будет придерживаться его остаток своей жизни. Мне часто казалось, что в это время (в котором мы все трое в известной степени находимся) у людей появляются постоянные черты характера, или же эти черты вбиваются в них. Веселье, хохот и хорошее настроение, затем срабатывает стечение случайных обстоятельств или некое скрытое (вернее, врожденное) пристрастие, и человек оказывается на пути, с которого он уже не может свернуть, и должен следовать по нему, превращая колею в глубокую канаву до тех пор, пока не перестанет быть человеком, а станет рабом своих привычек. Джеймс Диллон был воплощением жизнерадостности. Теперь он замыкается в себе. Странно — или можно сказать печально? как уходит жизнерадостность — веселость ума, природная, фонтаном брызжущая радость. Власть — вот самый большой ее враг — обладание властью. Мало мне известно людей старше пятидесяти, которые, в моем представлении, остались настоящими людьми. Среди тех, кто долго властвовал, таких и вовсе нет.