Коммерсанты

Инга выпрямилась. Ее прозрачные с голубым отливом глаза смотрели на Рафинада серьезно и строго, без кокетства, без укора. Никак не смотрели. Еще острее распаляя воображение.

— Очень прошу вас… Позвоните мне, — проговорил Рафинад.

В его облике наступила перемена, какая-то искренность и трогательная возбужденность. И голос звучал без вальяжной интонации, сбивчиво и неуверенно.

— Я позвоню. Я обещаю, — ответила Инга без улыбки…

Запах прокисшей еды и алкоголя стеной стоял в полутемном подъезде общаги финансово-экономического института. Оконце прятало дежурную — пожилую тетку в очках. Рафинад прошел мимо, не вызывая у дежурной никакого интереса. Она продолжала поглаживать серую дворовую кошку.

Чингиз жил на пятом этаже в трехместной комнате. Жил один, откупив у коменданта две соседние кровати, что, опрокинутые на попа, стояли в коридоре, подобно стражникам, по обе стороны двери, пряча несметное количество пустых бутылок, каких-то проводов, драных книг, ржавых консервных банок. На дверях держалась полузатертая надпись: «Изолятор». То ли и впрямь в комнате когда-то размещался изолятор, то ли студенческая шутка…

Из-за двери слышны были возбужденные голоса, говорили не по-русски. «Постучать, нет?» — подумал Рафинад и постучал. Дверь распахнулась. На пороге стоял Чингиз в сером спортивном костюме. Взлохмаченные волосы падали на бледный широкий лоб. Рафинад переступил порог.

В комнате, кроме хозяина, находился молодой человек явно кавказской наружности, чернявый, носатый. Лет двадцати пяти. Молодой человек сидел за столом, уставленным бутылками с вином, пепси-колой и тарелками с едой. На спинке стула висел яркий клетчатый пиджак, мечта Рафинада.

— Сулейман! — Чингиз обнял за плечи Рафинада. — Это мой друг, Рафик. Говорить только по-русски.

Молодой человек чуть приподнялся и протянул Рафинаду крепкую ладонь со следами травленой наколки на запястье. Массивный золотой перстень прятал едва ли не половину среднего пальца.

— Сулейман — мой земляк, в одной школе учились, — пояснил Чингиз, подталкивая Рафинада к столу. — Разбудил, понимаешь, меня спозаранку. Как он меня отыскал, ума не приложу. Слушай, как ты меня нашел?

— Нашел, да, — нехотя отозвался Сулейман, наливая в стакан рубиновое вино. — Агентура работает. Ты ведь сейчас не последний человек в этом городе. — Сулейман придвинул стакан и для Рафинада. Наполняясь вином, стакан выводил тонкую, нежную мелодию.

— Не люблю, когда меня рано будят, — буркнул Чингиз.

— Э-э-э… — Сулейман повел ладонью. — Такими словами не встречают гостей у нас. Ты стал совсем русским человеком. Кажется, я ненамного опередил твоего гостя. — Сулейман кивнул на Рафинада и поднял стакан. — Ладно, выпьем. За знакомство. Друзья моего друга — мои друзья.

Рафинад сделал несколько глотков. Вино, сладковатое и густое, отдавало в нёбо терпким, ни с чем не сравнимым духом винограда «изабелла». А на столе, среди бутылок пепси-колы, белел сыр, куски осетрины, плоские лепешки, чурчхела, в раздутых суставах которой янтарно светились орешки, другая кавказская снедь вперемешку с зеленью. Кое-что из еды лежало на кусках газеты, по-походному…

— Хорошо сидим, — подбодрил себя Рафинад. — Вкусно едим.

— По средствам, дорогой, — Сулейман полоснул взглядом черных глаз хозяина комнаты, взглядом нетерпеливым и злым. — Хорошо работаем, хорошо кушаем.

Чингиз листал какие-то бумаги, что грудой лежали на подоконнике. Спина его выражала раздражение и досаду. Рафинад давно приметил, что спина бывает не менее выразительна, чем глаза.

— Почему не сидишь с нами, не пьешь, не ешь? — проговорил Сулейман.

— Некогда мне, работать надо. — Чингиз не обернулся.

— Не нравишься ты мне, дорогой, — и Сулейман что-то добавил на непонятном языке, звучание которого напомнило Рафинаду о камнепаде в горах, свидетелем которого он был много лет назад в Бадахшане, где Рафинад, еще студентом, строил кошары. Хорошее было время, веселое и денежное.

— Говори по-русски, — прервал Чингиз своего приятеля. — От Рафика у меня тайн нет.

Сулейман продолжал говорить на своем языке, не меняя тон. Вытянул ногу, извлекая из светлых брюк кошелек. Нога оказалась короткой, видно, он только за столом представлялся высоким. В проеме бумажника проглядывала плотная пачка валюты. Сулейман отделил двадцать долларов и положил на стол. Это почему-то вывело Чингиза из равновесия. Он шагнул к столу, подобрал купюру и вернул в оттопыренный карман пятнистого пиджака Сулеймана.

— Смотри, он мне залог оставляет! — выкрикнул Чингиз. — Ты мне тоже не нравишься, Сулейман, дорогой. — Чингиз достал деньги из ящика стола. — Вот тебе пятьсот рублей. Больше у меня нет.

Сулейман пожал плечами и подобрал деньги.

— Вот жизнь пошла, — усмехнулся он толстыми, чуть навыворот губами. — Валюта есть, а денег нет. Даже бензин купить не на что. Она, собака, жрет почти двадцать литров на сто километров. Восемь цилиндров, трактор, а не машина.

— Зачем купил такую машину? — равнодушно произнес Чингиз. — Взял бы «жигули», как я.