Коммерсанты

Хорошо еще Агафья Львовна, соседка-училка, божий одуванчик, старание проявила, посочувствовала бедолаге, который расшибся на лестнице, оступясь, как заверял Краюхин. Агафья Львовна сварила какие-то примочки, заклепала-забинтовала, вроде помогло… Вообще Егор Краюхин со своей соседкой-училкой уживался, видя выгоду в мирном сосуществовании. Агафья Львовна же соседа своего жалела, хоть и укоряла в отсутствии высшего образования. И в эти дни вынужденной отсидки снабжала Краюхина необходимым — хлебом, молоком. Что себе покупала, то и ему. Так что выходила Краюхина, подготовила к поездке да Гражданку, последним штрихом припудрила фингал и на губу наклеила пластырь.

Рабочий двор универсама, огороженный с трех сторон бетонным забором, был завален ящиками, бочками, картонными коробами и прочим хламом. У самой стены, в скрытом от посторонних глаз месте, Егор опустил пакет в ящик и отправился назад, к остановке автобуса, пряча куцую бороденку в шарф, заправленный в защитный милицейский куртель. Вместо фуражки с вохровским околышком голову прикрывал короткошерстный серый служебный треух, повязанный на кумполе черными шнурками. Спрятав руки в карманы, Краюхин зябко приподнял плечи и своей круглой физиономией с пластырем на губе напоминал выгнувшего спину кота с белой косточкой во рту. Жизнь, так радостно светившая Егору Краюхину, в последние три дня повернулась темной стороной. Останки «Машки» он связал в узел и сжег в ведре. Резина горела нехотя, чадя и воняя, пришлось выволочь ведро на балкон и в конце концов затушить водой да выбросить в мусоропровод. «Эх, Маша, Маша, — приговаривал Краюхин. — Чего нам с тобой не хватало?» Но зла на Веронику Егор не держал, отошел. А тосковал он о какой-то другой жизни, иллюзорной, проходящей за горизонтом, о которой Егор толком ничего не знал, но догадывался. Вот придумали же люди себе красивую сказку — бабу в виде резиновой куклы. Одни посмеются, скажут — чепуха, стыдоба; другие скажут — извращение и разврат, третьи — необходимая забава, если рядом нет живой бабы. А Егор Краюхин видел в кукле другую жизнь, не имеющую ничего общего с пустыми полками государственных лабазов, мрачными харями прохожих, задристанными подъездами. Бывало, он просто так «оживлял» тряпичное тело «Машки», усаживал за стол, разговаривал. Безо всякой койки. Просто болтал, рассказывал о своих делах, откровенно, честно. Подобным образом он не мог болтать с Вероникой, та непременно что-нибудь ляпнет. «Маше» он рассказывал о своем детском доме, куда попал в шесть лет, после смерти матери. Говорят, таких детских домов не бывает, но ведь был, был… Была дружная семья, можно сказать. Хорошо текли денечки, в тепле, сытости, добре. Походы в театры, кино. Какие-то конкурсы, чистая постель. И старшие не очень лютовали. Вот какой он прошел детский дом. Позже, взрослым человеком, Егор как-то приехал по известному адресу. Дом стал другим, обшарпанным, холодным, со злыми, голодными детьми — словом, таким, каким его рисовала Вероника в спорах с Егором… Как-то в вытрезвитель попал мужчина, ведущий инженер с «Электросилы». И Краюхин признал в нем своего товарища по детскому дому, да тот и сам орал, хвастал безотцовщиной, плакал навзрыд, словом, обычная пьянь. Когда мужчина очухался, Краюхин скрылся с глаз, чтобы товарищ детства его не приметил, не узнал, что Егор работает санитаром вытрезвителя. Может, и нет позора, да не хотел — и все… Конечно, Егор не дал хода фискальным бумагам на того бедолагу, все подчистую ликвидировал, была у Егора такая рисковая возможность затерять в общей почте чье-нибудь извещение по месту службы и квитанцию на оплату штрафа…

А теперь что? Нет «Машки», и домой возвращаться неохота. Вероятно, дети испытывают подобное чувство пустоты, когда у них отнимают игрушку. Не пустяки это, не пустяки…

Не добрав шагов десять до остановки автобуса, Егор остановился. Путь ему преградили два парня. Погруженный в свои думы, Краюхин попытался обойти парней, но те проворно повторили его движения, перегородив дорогу. Два здоровенных лба в одинаковых синих дутиках и вязаных «сачках» с помпонами.

— Ты положил посылку в ящик во дворе? — спросил парень, что внешне казался чуть пожиже своего приятеля.

— Ну, — насторожился Краюхин. — А что?

— Поехали с нами. Разговор есть, — вступил второй.

— Куда это? — запетушился Краюхин.

— Увидишь. Недалеко. — В голосе парня Краюхин не улавливал угрозы. — Курить будешь?

— Не курю, — отозвался Егор, сам не зная почему. Не хотел одалживаться.

Петр Игнатович Балашов ждал своего компаньона по брокерскому месту на Московской бирже Чингиза Джасоева. Звонил несколько раз какой-то Татьяне — телефон для быстрой связи оставил Чингиз. Но не был убежден, что Татьяна передала поручение, отвечала Татьяна нехотя, даже грубовато, сказала, что сама давно не видела Чингиза…

Дела на Московской бирже хромали — после сделки с лесом ничего интересного не возникало. Полученные от сделки стиральные машины «Вятка-автомат» дожидались на заводе, их надо было срочно вывозить и пустить в оборот, а лучше продать.