Коммерсанты

Но все это частности, в главном Петр Игнатович не испытывал удовлетворения: маклерские дела кооператива на проспекте Художников оставляли желать лучшего. Люди расползлись кто куда, надоело вкручивать друг другу несуществующий товар, гонять воздух в надежде, когда что-нибудь вдруг выпадет в осадок. А если и заключались сделки, от которых кооперативу шел процент, то худосочные, порой и до десяти тысяч не дотягивали, какой с них навар?! Особенно при тех налогах, которыми государство обложило кооператоров. В какой еще стране можно сотворить такое? Чтобы за несчастные восемь месяцев после вступления в силу закона о кооперативах все начисто переменилось! Было-то по-людски: в первый год платили до трех процентов, во второй — пять и далее — до десяти. Жить можно. Тем и соблазнился Петр Игнатович. И вдруг новый указ — плати тридцать пять процентов налога! И это для Балашова, с его маклерским кооперативом. А торгашам, тем вообще хоть головой в петлю — шестьдесят процентов налога выкладывают. Потом возмущаются, почему цены растут, полки в магазинах пустые. Что делать, если родился в стране дураков…

Но не только эти думы изнуряли Петра Игнатовича Балашова. Его дни кривило несправедливостью и унижением. Возможно, если бы не Ашот-армянин, Балашов бы и не так терзался. Но Ашот приходил в контору чаще других — один из немногих, кто бегал по. городу с пользой, — и торчал в конторе, выуживая нужных партнеров: кого с шифером, кого с цементом, кого с сахаром.

Едва Ашот появлялся в конторе, Балашов острее вспоминал Мордоворотов, что обложили его данью. Раз Ангел уже присылал своего порученца. Зашел увалень в спортивном синем балахоне, что делал его и без того рубленую фигуру еще более тяжелой и дурной, — бывает такая фигура, к которой более точного слова, как «дурья», и не подберешь. Подсел к Балашову и говорит: «Что, отец, никто не докучает из конкурентов? Дорогу не перебегает? А то скажи, мы ведь деньги свои не даром получаем». А сам глаза в сторону отводит, видно, совесть еще копошилась в его стриженой башке. Отстегнул Балашов, согласно уговору, конверт с деньгами, а самого трясет от унижения, да и денег жалко. Расстались не попрощавшись…

Балашов собирался бунтовать, строил планы избавления от упырей, да все оказывались в итоге тупиковыми. Сосед по даче — недавно вышел из заключения — намекнул Балашову, что есть ребята, которые смогут укоротить на голову не только Ангела, но и черта. Плата аккордная… Жена отговорила его брать грех на душу. К тому же уйдешь от Ангела — попадешь в зависимость от тех душегубов, неизвестно еще, где выгодней. Да и наказание может явиться следом, кровь подманит. Балашов и сам понимал, что это не выход. Несколько раз он топтался у Большого дома, как-то даже в приемную проник, собрался с духом, снял трубку, позвонил по означенному телефону. Голос в трубке поинтересовался заботами Балашова. Вымогательство?! Так с этим в районное отделение милиции! И повесил трубку… Может, и к лучшему — начнут с бандюг, а закончат им, Балашовым, тоже ведь не все у него в соответствии, как и в каждом кооперативе при таких налогах. Потому и не очень обращаются к власти братья кооператоры, и бандиты об этом знают.

— Ашот, — Балашов положил тяжелую руку на плечо маленького маклера, — Ашот, скажи, дружок, зачем мне все это, а?

— Что, хозяин? — услужливо обернулся маклер и присел на кушетку, словно под тяжестью руки.

Рядом примостился Балашов.

— Вся эта свистопляска: контора, аренда, оплата по счетам, налоги, бандиты, дрязги маклеров, жалобы жильцов… Я рано полысел, Ашот. И всегда был толстым, всю жизнь. Мои товарищи в детстве были худыми и с годами толстели. Я же всегда был толстый и неуклюжий. Я неважно учился и два раза оставался на второй год, в четвертом и в шестом классе…

— Если бы вы даже были стройным, как чинара, и умным, как католикос Вазген I, все равно бы ничего не сделали с бандитами. У вас от них такое настроение, — отозвался Ашот, вздохнул и добавил: — Есть сто тысяч бутылок сухого вина, марочного.

— Почем? — и Балашов вздохнул.

— Полтора рубля за бутылку. Вагон стоит на Фарфоровской. Два месяца стоит, завод платит штраф. Никто не хочет брать, все боятся — людей за рюмку вина выгоняют с работы. Через немного завод вылетит в трубу.

— «Через немного», — передразнил Балашов. — Только я тебя могу понять.

— Вы — хозяин, вы должны понимать, — смиренно ответил Ашот и спросил осторожно: — Не приходили эти? Сегодня их день.

— Придут, сукины дети, — буркнул Балашов. — Как у брата дела, в тире, в Кавголово?

— Идут дела, — ответил Ашот. — На Арама тоже «наехали», на брата моего.

— Идут дела, — усмехнулся Балашов. — Пошли в столовую, расскажешь.