Коммерсанты

Балашов поднялся, подошел к вешалке, обмотал шею шарфом, накинул на плечи потертый тулуп на бараньем меху, продел руки в мятые рукава и нахлобучил шапку. Ашот собрался в минуту, чуть помедлил, вырвал из блокнота листик, накорябал: «Вина марачная. 1 руль 50 копеек за один бутылка. Есть 100 000 бутылка. Есть доска обрезной. Цемент еще есть многа. Спроси Ашота Савунца. Он столовой. Ашота номер 28». Листок он прикнопил к доске объявлений поверх какого-то циркуляра, шагнул к Кате, что дежурила у входа в контору, наклонился и что-то прошептал. Доброе лицо Кати улыбалось, она симпатизировала Ашоту, тот всегда дарил племяннице хозяина какую-нибудь безделицу. Катя взглянула на доску объявлений и кивнула, мол, поняла, всех буду нацеливать, пусть прочтут, может быть, и наскочит нужный покупатель…

Балашов ждал Ашота на площадке.

Сырой день вяло льнул к стеклу цветом серой марли. На подоконнике в порожней консервной банке червячками сгрудились окурки и горелые спички, следы тусовок маклеров. На раме висело несколько самодельных объявлений. Сколько раз Балашов выговаривал своим клиентам, чтобы не мусорили на лестничной площадке, жильцы строчили доносы во все инстанции, требуя принять меры против кровососов-кооператоров. Надо отдать должное, что-то в последнее время Балашову не очень докучало жэковское начальство, видно, и впрямь бандюги Ангела прижали к ногтю наиболее писучих. Балашов обратил внимание, что и в кабине лифта жильцы как-то поджимали животы при виде его, главного кровососа. И помалкивают, потупя взор в угол кабины. Не то что раньше, всякий раз выговаривали то за одно упущение, то за другое…

Балашов скосил глаза на человечка в просторной меховой шапке, что вышел на площадку, и вновь уставился в бумажки, прикнопленные к раме окна, раздумывая — сорвать их сейчас или по возвращении из столовой.

— Пошли, хозяин, — произнес голос из-под пушистой лисьей шапки.

— Ашот? — удивился Балашов. — Я тебя и не узнал.

— Маскировка, — ответил Ашот. — Как шапку надену, никто не узнает, даже собака соседа. Такой тарарам поднимает… Самое главное у меня — голова. У нас в семье у всех большая голова, от отца, да. Когда шапку надеваю, голова прячется, никто не узнает.

— Ты искал покупателя на вино. Вот. Требуется пятьдесят тысяч, — Балашов решил не ждать лифта и пошел вниз.

— Где?! — Ашот метнулся к окну и зашевелил толстыми губами, считывая «дикое» объявление. — А кто подписал? Сорок семь? Аферист. Я его знаю. — Ашот поспешил догонять Балашова. — Сорок семь, это — Миша, в очках ходит, в черных. Он Чингиза обманул с глауберовой солью. Давно уже. Чингиз бегал, искал покупателя, а Миша его обманул, зараза. Сам продал соль покупателю, которого нашел Чингиз.

— Наказывать надо таких маклеров, — бросил Балашов через плечо. — Почему мне не сказали?

— Не знаю. Это сделка Чингиза. Он мне рассказал, как кавказский человек своему земляку.

Они вышли на улицу.

Снежная вата метнулась в лицо и, освоившись, натекала за ворот щекочущими пальчиками. Балашов упрятал подбородок в шарф и сомкнул ресницы, оставляя самую малость, чтобы не угодить ненароком в какую-нибудь дорожную подлянку. Маленький Ашот пристроился в кильватер хозяина — идти до столовки всего ничего, метров пятьдесят, не более…

— Люди говорят, Чингиз свое дело открывает, — кричал Ашот в спину Балашова. — Вы слышали?

Балашов отводил лицо, прикрываясь от снежных прядей, — откуда сорвалась такая каша, казалось, и намека не было на перемену погоды, стоял день как день в ноябре — сырой, однотонный, безветренный. И вот поди же ты… «Надо будет такси вызывать с работы», — размышлял Балашов.

У самых дверей столовки Балашов замешкался, пытаясь обойти прохожего, что столбом вдруг вырос перед ним. Тот топтался, словно слепец перед мостовой.

— Это ж Чингиз! — вынырнул сбоку Ашот, придерживая свою шапку-куст студеной ладонью. — Привет, дорогой…

Они втроем ввалились в столовую, топая ногами, сбивая цепкие снежные сопли, приговаривая: «Ну и погодка, откуда такой снег…»

Гардероб не работал. Отодвинув стул, скинули на него верхнюю одежду, водрузив поверх лисью шапку Ашота. В столовой было темновато и пусто и ничем не пахло, словно и не столовая вовсе. Кассирша, укутав плечи пушистым платком, читала толстую книгу, чуть шевеля стертыми губами. И чеки она пробивала, не отводя взгляда от книги, да и выбора особого не было: суп крестьянский, пельмени и компот. Ну, еще квашеная капуста на закус.

— Водку хотите? — неожиданно спросила кассирша, когда Чингиз собрался отойти от кассы. Он платил за всех широким кавказским жестом.

— Водку? — удивился Чингиз. — Давайте. Три по сто пятьдесят.

— Бутылку целиком, — нисколько не таясь, кассирша подняла из-под своего высокого стула бутылку, словно котенка за шкирятник, и передала поверх стеклянной загородки. — Пятнадцать рублей.

— Клава! Эх, Клава, — промолвила раздатчица. — Ни стыда ни совести, Клава.

— Все равно увольняюсь, — ответила кассирша. — С такой зарплатой и на панель выйдешь.