Коммод

– Я уже просил, Клавдий, не тыкать мне в лицо именем моего божественного отца. Мне лучше, чем кому бы то ни было, известно, как мой отец относился к подобным мероприятиям. Сколько раз меня подвергали беспрецедентным наказаниям за то, что я без разрешения убегал на представления гладиаторов, просиживал у них в казармах! Я помню все! Марк поступал подобным образом, потому что у него были присущие только ему достоинства. Он желал и мне привить свои сильные стороны. Но я другой! Понятно?! У меня иные плюсы, я отличаюсь другими добродетелями. Я уверен, что отсутствие развлечений в Риме, скандалы с продовольственными раздачами, тем более небрежение при совершении религиозных обрядов всерьез угрожают моему положению в государстве. Ты говоришь о разумных людях. Покажи, где они, умники? Наш родственник Дидий Юлиан? Его едва ли можно отнести к философам. Он рад-радешенек, что больше нет необходимости читать на ночь диалоги Платона, заучивать наизусть сентенции Эпиктета и Сенеки. Те же чувства испытывают и большинство отцов-сенаторов. Прими во внимание, что во времена моего божественного отца никто не заставлял этих людей набираться чуждой им по самому духу учености. Это не отец придумал, это подданные решили, что незнание текстов Зенона, Аристотеля и Платона является самым большим несчастьем, какое может постичь человека в бренной жизни. Теперь Дидий Юлиан страдает от невозможности влезть на Клиобелу. По сообщениям Ауфидия, того же рода муки испытывает подавляющее большинство прежних приверженцев киников, стоиков, Эпикура. Люди, успевшие расхватать при моем отце хлебные должности, сейчас маются, не зная, какой страсти привержен новый цезарь! Чем он заполняет iners otium?[28] Так называемых умников, истинных философов, я не беру в расчет. Эти подпевалы в сенате способны только грызться из-за кости, брошенной им очередным правителем. Главное, вовремя наградить кого косточкой, кому подкинуть кусок пожирнее. Пока ссорятся между собой, они не опасны.

Но вот чем я жертвовать не могу, так это мнением плебса! Народ должен видеть своего правителя, ощущать в нем божество во плоти. Должен восхищаться им, жрать даровой хлеб, сутками просиживать в цирке, переживая за того или иного наездника или возничего. Житель Рима должен иметь возможность ежедневно, ежечасно ставить свой грязный обол на того или иного гладиатора или актера. Если у него нет такой возможности, если нет гладиаторских игр, если нет скачек, театральных представлений, если шлюхи начинают философствовать и отказывать в объятиях, если воры и убийцы начинают исправляться и забывают исполнять свое постыдное ремесло – другими словами, если начинает торжествовать добродетель, он идет в харчевню и с горя пропивает свой обол, а потом начинает прислушиваться к шептунам, которые напоминают ему, как было хорошо в прежние времена и как плохо в нынешние. Хотя он уже плохо помнит, каково оно было в прежние времена…

– В твоих руках армия! – воскликнул Помпеян. – В твоих руках сила!

– Оно и видно, в чьих руках эта сила! – усмехнулся Луций. – Особенно наглядно вы, наставники, продемонстрировали мне это на последнем совете. Все, что я бы ни предложил, подвергалось осмеянию. План, составленный преданными мне людьми, был назван «смешным» и «не уклюжим». Каково? Так что в моих руках пустота, а сила в чьих-то иных руках.

Он прервал речь и ловко на лету поймал муху. Оборвал крылья и показал дяде.

– Вот так же и меня словит какой-нибудь разумный чело век. Сначала устроит в Риме грандиозные игры, о проведении которых мне сообщат спустя какое-то время, потом поймает и оторвет руки. Твоя жена и моя сестра, Анния Луцилла, дерзко ведет себя, дядюшка. Она поминутно заявляет, что является женой и дочерью цезаря, распускает гнусные слухи, что у меня не все в порядке с мозгами, что я женился на какой-то проходимке. Я требую, чтобы ты внушил ей: подобные разговоры не делают чести ни ей, ни семье. Ты понял?

Помпеян опустил голову.

– Ты же знаешь, Луций, мы давно уже не живем вместе. Мы с ней разные люди, я искренне предан тебе.

– Знаю, – кивнул император, – и ценю твою преданность. Тем не менее отпиши жене. Я приказываю.

– Будет сделано, цезарь.

– Теперь ступай.

В коридоре Клавдий Помпеян нос к носу столкнулся с декурионом императорских спальников Клеандром. Он схватил упитанного, с длинными кудрями красавчика-раба за шиворот и принялся больно тыкать носом в стену.

– Это ты, червь, мутишь воду? Меня не проведешь. Ты подбиваешь цезаря бросить все и вернуться в Рим?

Раб терпеливо перенес выволочку, ответил с некоторым даже подобострастием:

– Господин ошибается. Мое дело – постель. Я никогда бы не посмел наставлять цезаря.

– Врешь, негодник! Кто такая Клиобела? Почему ее возвели в сан Венеры Виндобонской?

– Клиобела – кухарка, господин. Ее сан – это шутка, а почитание в качестве богини – не более чем игра.

– Опять врешь. Ее кухня – это обитель Приапа[29], а сама она – дерзкая вакханка! Ты подсунул свою сожительницу императору. Я давно приглядываюсь к тебе. Ты – червь!