Коммодор

Вальки вёсел были обмотаны матами, чтобы уключины поменьше скрипели; матросы напрягли спины, делая первые гребки и, пока страж спешил занять свой пост, катер потихоньку отошел в море, растворившись во мраке.

Когда расстояние между шлюпками стало достаточно большим, Хорнблауэр приказ поднять парус, и тендер устремился к «Лотосу». Хорнблауэра, в его насквозь промокшем платье, била неуёмная дрожь и терзали горькие мысли. Ему было стыдно за то, что Виккери наверняка заметил, как его коммодор дрожит только из-за того, что его пару раз обдало брызгами — настоящий моряк даже не обратил бы на это внимание. Раздражало и то, что, как и следовало ожидать, первая попытка найти «Лотос» в полной тьме не увенчалась успехом и тендеру пришлось лавировать на ветер и несколько раз менять галс прежде, чем им удалось разглядеть силуэт шлюпа. Затем до них долетел окрик с палубы и Браун взял рупор.

— Коммодор! — крикнул он, Виккери развернул тендер, чтобы подойти к подветренному борту «Лотоса» и Хорнблауэр прямо с банки шагнул на низкий борт шлюпа. На шканцах Виккери обернулся к нему, ожидая приказаний.

— Поднимайте паруса и отойдите подальше в море, мистер Виккери, — произнес Хорнблауэр, — убедитесь, что «Ворон» следует за нами. К рассвету мы должны быть вне видимости с берега.

Внизу, в тесной каюте Виккери, стягивая с себя промокшую одежду при помощи Брауна, неизменно хлопочущего вокруг, Хорнблауэр пытался заставить свой уставший мозг работать над стоящими перед ним проблемами. Браун достал полотенце и Хорнблауэр влил немного жизненного тепла в свои окоченевшие конечности. Виккери, убедившись, что корабль лег на заданный курс, постучал и вошёл, чтобы узнать, ничего ли не нужно его коммодору. Выпрямившись после того, как вытер ноги, Хорнблауэр со всей силы врезался головой в палубный бимс — на этом маленьком шлюпе подволок находился на высоте едва ли больше пяти футов. У Хорнблауэра вырвалось проклятие.

— Под световым люком на фут больше свободного пространства, сэр, — дипломатично заметил Виккери.

Световой люк был размерами три на два фута и, стоя под ним, Хорнблауэр смог, наконец, распрямиться, но даже теперь его волосы скользили по поверхности светового люка. Здесь же болталась на крюке лампа; одного неосторожного движения было достаточно, чтобы Хорнблауэр задел ее обнажённым плечом и тёплое вонючее масло плеснуло ему на ключицу. Хорнблауэр снова выругался.

— Сейчас вам принесут горячий кофе, сэр, — сказал Виккери.

Принесённый кофе имел привкус, который Хорнблауэр за несколько последних лет уже успел позабыть — смесь горелого хлеба с едва уловимым ароматом кофе — но, по крайней мере, он согревал. Хорнблауэр отхлебнул и отдал чашку Брауну, а затем взял сухую рубашку, лежавшую перед ним на казенной части двенадцатифунтовки и с трудом влез в нее.

— Будут ли ещё приказания, сэр? — спросил Виккери.

— Нет, — с трудом ответил Хорнблауэр, осторожно вытягивая голову вперед, чтобы избежать нового столкновения с палубным бимсом. Он попытался укрыть разочарование и плохое настроение, сквозившее в его голосе, но, кажется, не преуспел в этом. Его раздражало, что приходилось признать: похоже, любая попытка прорваться в Фришгаф обречена на неудачу. Вся его осторожность, здравый смысл и даже инстинкты подводили именно к такому выводу. Ни один из кораблей, состоявших под его командой, не сможет ни прорвать бон, ни обойти его. Он с горечью вспомнил те ненужные слова, которые он сказал Бушу — о своём желании атаковать этот район с моря. Если он когда-нибудь нуждался в уроке держать рот на замке, то сейчас он его получил. Теперь вся эскадра ожидает активных действий, а ему придется разочаровать эти ожидания и отплыть, вообще ничего не предприняв. В будущем ему нужно будет закрыть свой рот на двойной запор и трижды прикусить свой болтливый язык, ведь если бы он не проговорился так легкомысленно Бушу о своих намерениях, то не было бы и никаких сложностей. Теперь же Буш, в отсутствии новых приказов, уже успел обсудить перспективы будущих действий с другими офицерами, отчего надежды возросли еще больше — теперь каждый ожидает великих свершений от славного Хорнблауэра (при мысли об этом он улыбнулся с чувством горького презрения к себе), чья репутация дерзкого и искусного командира была широко известна.