Коммодор

— Пройдем вдоль него, — произнес Хорнблауэр и Виккери положил руля по ветру; по его приказу парус пошел вниз и тендер развернулся параллельно к бону. Ветер дул не строго вдоль бонового заграждения, поэтому в непосредственной близости от него оставалось узкая полоска относительно спокойной воды. С наветренной стороны волны с грохотом перекатывались через него, но здесь поверхность моря на небольшом пространстве была гладкой, хоть и покрытой клочьями пены, отражавшей слабый свет, едва проникающий сквозь тучи с темного неба. Баковый зацепился за трос почти в самом месте его крепления к бону. Хорнблауэр снял свой плащ и, оставшись абсолютно беззащитным под дождем брызг, приготовился и прыгнул на бон. Когда он приземлился, волна, перекатившаяся с наветренной стороны, окатила его с ног до головы и он вынужден был отчаянно цепляться, буквально повиснув на пальцах ног и рук, чтобы его не смыло. Теперь он лежал на огромном древесном стволе, лишь малая часть которого приподнималась над водой. Располагая запасами лучшего леса Европы и возможностью организовать дешевую его перевозку по воде, французы, конечно же, выбрали самое тяжелое дерево чтобы защитить вход в порт. Он продолжал передвигаться по колоде на четвереньках, как привидение раскачиваясь на ее колеблющейся поверхности. Опытный марсовой или, например, Виккери, наверняка просто прошли бы по бону, но Хорнблауэр хотел лично исследовать состояние заграждения, а не получить сведения из вторых рук. Трос, которого он, наконец, достиг был самым толстым из всех, какие ему только приходилось видеть в своей жизни — по крайней мере, тридцатидюймовый, а самый толстый трос «Несравненного» был толщиной всего в девятнадцать дюймов. Он ощупывал колоду чуткими пальцами — а пронизывающий ледяной ветер свистел у него в ушах — и, наконец, нашёл то, что предполагал найти: один из стальных цепных стопоров, которым это бревно было соединено со следующим. Это была цепь с двухдюймовыми звеньями, прочность которой на разрыв составляла тонн сто или около того, глубоко вбитая в колоду; дальнейшие поиски почти сразу же обнаружили еще одну такую же цепь. Вполне вероятно, что под водой есть и другие, вместе штуки четыре или пять. Даже линейный корабль, идущий под всеми парусами с полным ветром, вряд ли сможет прорвать этот бон; вместо этого, он, скорее всего, рискует получить серьезную подводную пробоину. Вглядываясь сквозь летящие брызги, Хорнблауэр разглядел конец следующей колоды и ее цепи: промежуток между бревнами не превышал десяти футов. Ветер, дующий почти параллельно линии бонов заграждения, отжимал колоды к подветренной стороне, насколько этому позволяли соединяющие их стопора, так что вся линия заграждения напоминала рыбью кость. Также на четвереньках Хорнблауэр вернулся назад, привстал, с трудом сохраняя равновесие, и спрыгнул в шлюпку. В темноте, учитывая непредсказуемое поведение катера и бона в бурном море, выбрать подходящий момент для прыжка было непросто и он приземлился прямо на планширь, причем одна нога сорвалась в воду и Виккери втащил в шлюпку своего коммодора лишь с ничтожными остатками его былого величия.

— Отойдём чуть дальше под ветер, — приказал Хорнблауэр, — я хочу, чтобы промерили глубину у каждой колоды. Виккери отлично управлял тендером. Он удерживал его носом на ветер и, давая чуть увалиться под ветер, несколькими гребками смещал ее вдоль бревен бона. Браун стоял в средней части тендера, балансируя при дикой пляске на волнах и промерял глубины неуклюжим тридцатифутовым шестом. Нужно было быть исключительно сильным человеком, чтобы удерживать тяжелый шест на сильном ветру, зато, при соответствующем обращении, такой инструмент промера был гораздо более быстрым и менее шумным, чем обычный ручной лот. Четыре сажени — три с половиной — четыре — как того и следовало ожидать, бон лежал как раз поперек фарватера. С его наветренной стороны было не более пары сотен ярдов — с кабельтов — от песчаных пляжей Пиллау и Хорнблауэр, вглядываясь в ночь, был более, чем уверен, что от берега тянется ещё один, вспомогательный бон, дублирующий первый, который сделает невозможным как прорыв, так и отступление для любого корабля. Это означало, что любой корабль, пытающийся войти в залив с враждебными намерениями, будет наверняка потоплен или сожжен огнем тяжелых пушек Пиллау.

Они достигли подветренного конца бона. Далее шла полоска чистой воды до самой песчаной косы — Негрюнг, если называть её забавным немецким именем — которая на протяжении целых двадцати миль отделяла залив от Балтийского моря. Остающийся открытым проход был около четверти мили в ширину, но абсолютно непригоден в навигационном отношении. Шест Брауна дважды показал глубину в десять футов, а дальше становилось еще мельче — не больше шести или восьми.

Неожиданно Виккери тронул Хорнблауэра за руку и указал в сторону берега. Там появился как будто бы более плотный сгусток тьмы — патрульная шлюпка шла через отмели, чтобы нести караул у бона.

— Весла — на воду, — тихо приказал Хорнблауэр, — отходим в море.