Коммуна

Подымалась заря, звуки набата прорезали воздух; мы шли, зная, что наверху найдем армию, готовую к бою. Мы мечтали умереть за свободу.

Нас словно что-то поднимало над землей. Пусть мы умрем, зато восстанет весь Париж. Бывают такие моменты, когда толпа становится авангардом человечества.

Холм был окутан белым светом, дивной зарей освобождения.

Вдруг я увидела мою мать возле себя и почувствовала, как дрогнуло мое сердце. Она пришла сюда в страшном беспокойстве и с нею много других женщин. Не знаю, как это случилось… Но не смерть ждала нас на холмах, где армия уже запрягала орудия, чтобы присоединить их к батиньольским пушкам, похищенным в течение ночи. Нас ждала неожиданная победа народа.

Между нами и армией на пушки и митральезы бросаются женщины, а солдаты остаются неподвижны.

Как только генерал Леконт скомандовал открыть огонь по толпе, из рядов вышел унтер-офицер, встал перед своей ротой и громче Леконта крикнул:

– Приклады вверх!

Солдаты повиновались. Этот поступок совершил Вердагер, который был расстрелян за это версальцами через несколько месяцев.

Революция совершилась.

Леконт, арестованный в тот момент, когда он в третий раз приказывал стрелять, был отведен на улицу Розье, где находился уже Клеман Тома, узнанный, несмотря на штатское платье, в котором он занимался изучением монмартрских баррикад. По законам войны они должны были быть расстреляны.

В Шато-Руже, главной квартире Монмартра, генерал Леконт подписал приказ об эвакуации холмов. По пути из Шато-Ружа на улицу Розье оба генерала нашли себе непримиримых врагов в лице своих собственных солдат. Пытки, которые военная дисциплина заставляет выносить в молчании, делают людей безжалостными.

Монмартрские революционеры, быть может, и спасли бы генералов от столь заслуженной ими смерти, хотя приговор над Клеманом Тома был произнесен уже давно теми, кто помнил об его июньских подвигах; капитан гарибальдийцев Эрпен Лакруа хотел даже рискнуть собственной жизнью, чтобы защитить их, несмотря на то что виновность обоих была совершенно очевидной. Но возбуждение против них все росло, раздался выстрел: ружья, казалось, сами стреляли.

Клеман Тома и Леконт были расстреляны около четырех часов дня на улице Розье. Клеман Тома умер с достоинством.

На улице Гудона один офицер ранил солдата, отказавшегося стрелять в толпу, за что сам был убит на месте.

Жандармы, скрытые за бараками, на внешних бульварах, не могли там удержаться, и Винуа бежал с площади Пигаль, потеряв, как говорят, свою шляпу.

Победа была полная; она была бы и прочной, если бы на следующий же день мы всей массой тронулись на Версаль, куда бежало правительство.

Многие из нас погибли бы в пути, но реакция была бы задушена в собственном логовище. К сожалению, законность, всеобщее голосование – все те предрассудки, которые губят революцию, взяли, как это обыкновенно бывает, верх.

Вечером 18 марта офицеры, взятые в плен вместе с Леконтом и Клеманом Тома, были отпущены на свободу Жакларом и Ферре: старались избегать как послаблений, так и бесполезной жестокости.

Через несколько дней умер Тюрпен, сказав, что умирает счастливым, так как видел революцию; он просил Клемансо позаботиться о его жене, которую он оставляет без всяких средств к существованию.

Возбужденная толпа провожала прах Тюрпена на кладбище.

– В Версаль! – кричал Теофиль Ферре, взобравшись на погребальную колесницу.

– В Версаль! – повторяла толпа.

Казалось, что мы уже идем туда. Промедление казалось Монмартру невозможным.

Но Версаль пришел к нам, а не мы к нему: вернее, его привели к нам наши собственные предрассудки, наша нерешительность.

II Ложь Версаля. – Действия центрального комитета

Девятнадцатого марта Брюнель с отрядом национальной гвардии занял казарму принца Евгения, а Пенди[90] и Ранвье – ратушу. В то время как некоторые группы населения оплакивали смерть Клемана Тома и Леконта, – к ним принадлежали политехники и небольшая группа студентов, до тех пор неизменно находившаяся в авангарде, – Центральный комитет, собравшись в ратуше, объявил, что так как его мандат исчерпан, то он останется у власти только до провозглашения Коммуны.

О, если бы эти честные люди питали меньше уважения к законности, как прекрасно могли бы они провозгласить Коммуну по дороге в Версаль!

Манифест Центрального комитета правильно излагал события 18 марта, в противовес правительственным сообщениям, которые продолжали извращать все факты. Даже батальоны центра с изумлением читали объяснения господина Тьера и его коллег, которые притворялись совершенно не понимающими положения, хотя, может быть, они его не понимали действительно.