Коммунальная страна: становление советского жилищно-коммунального хозяйства (1917–1941)

Ситуация несколько изменилась в лучшую сторону с переходом к нэпу, когда в обслуживание населения активно включился частник. Например, в Ленинграде в 1927 г. из 65 бань 15 находились в частных руках[306]. Впрочем, отношение к банному предпринимательству оставалось настороженным. Некто И.В. Миклашевич в письме М.И. Калинину в конце июля 1921 г. жаловался, что был обвинен в политической неблагонадежности в силу бывшего дворянства, из-за наличия недвижимого имущества и аренды бани[307].

Параллельно развивался и государственный банный сектор: только за 1921–1922 гг. в стране были построены 30 коммунальных бань[308]. Переход к нэпу частично реанимировал банное хозяйство, но в целом состояние этой сферы коммунального хозяйства оставалось плачевным. К примеру, на Ставрополье к началу 1922 г. было всего две бани, рассчитанные на помывку 500 человек[309].

На протяжении 1922–1925 гг. удельный вес городов, имевших коммунальные бани, вырос с 42,4 до 56,2 %. Если в 1922 г. на 100 комхозов в среднем приходилось 75 бань, то в 1924 г. – 93, а в 1925 г. – уже 111.

На протяжении первой половины 1920-х годов коммунальная статистика фиксировала сокращение числа бездействовавших и сдававшихся в аренду бань (за исключением 1925 г.). Общую положительную динамику развития банного хозяйства отражают данные табл. 2.6[310].

Таблица 2.6

Состояние банного хозяйства (на 100 коммунальных бань)

Тем не менее на 1 октября 1925 г. почти половина городов не имела коммунальных бань. В среднем на один комхоз приходилось немногим более одной бани. При этом недостаток коммунальных бань не компенсировался развитием заводского банного хозяйства. Рабкор из Воронежа В. Строгаль в письме в редакцию журнала «Голос кожевника» в 1924 г. жаловался, что обещанной бани при заводе рабочие не могут дождаться уже 3 месяца[311]. Актуальным развитие банно-прачечного хозяйства делало наличие большой доли жилого фонда (прежде всего на окраинах городов) без горячего водоснабжения. К примеру, в 1927 г. в Екатеринбурге была сдана в эксплуатацию городская баня № 1. Также в этом году планировалось построить три бани на рабочих окраинах Москвы, а в 1928 г. – баню в Заречной части Вологды[312].

Но в целом по стране картина не была столь идиллической. Тверской рабочий А.А. Ильин в августе 1928 г. жаловался в «Рабочую газету» на то, что за «сказочным» ростом рабочего поселка Первомайский катастрофически не успевает поселковая инфраструктура. В Первомайском, где число жителей перевалило за 10 тыс., не было ни одной бани – «роскоши», по словам одного ответственного работника. Чтобы сходить в баню, рабочие Пролетарки, составлявшие большинство жителей рабочего поселка, должны были пройти 4 версты и столько же обратно. А во время весеннего разлива дорога «на помывку» удлинялась раза в два[313].

Особую остроту проблема бань приобрела с конца 1920-х годов в связи с бурным ростом городского населения. Так, если в Москве до Первой мировой войны работали 62 бани, пропускавшие в день 238 тыс. человек, то в 1929–1930 гг. в столице на 2,7 млн человек приходилось всего 44 бани с пропускной способностью 190 тыс. человек[314]. В таких условиях люди не имели возможности помыться даже 2 раза в месяц. При этом на местах уездные власти могли по каким-то только им ведомым причинам закрыть недавно отремонтированную баню[315].

Постепенно исчезали прежние банные традиции. Уже в годы нэпа столичных и провинциальных рабочих заставляли «коллективно» мыться под лозунгом борьбы за «новую культуру». Например, в 1929 г. комсомольцы завода «Красный судостроитель» организовывали коллективные походы в баню, мотивируя это тем, что они ходят «коллективно в театр, кино, музеи, так почему же нельзя провести “мобилизацию” и на этом участке культурного фронта?»[316] При этом советские «здания для мытья» были рассчитаны не на комфорт, а на максимально высокую пропускную способность. Поэтому отдельные номера сменились казенными залами с постоянной нехваткой банных шаек[317]. Новую символику очищающего значения банной процедуры в сознании советских людей закрепила пьеса Владимира Маяковского «Баня» (1930), высмеивавшая общественные пороки тех лет, и прежде всего бюрократизм и комчванство.