Коммунальные конфорки

Итак, Мальвина всегда была окружена детьми, в школе она брала шефство над учениками младших классов, а уж по части детских утренников и праздников ей вообще равных не было. Ее приглашали в детские сады, другие школы, дворцы пионеров и школьников. Более того, за неординарную внешность и яркие актерские данные ее пригласили сниматься для какого-то выпуска «Ералаша», но мама Карлова не пустила, боясь, что опять будет мусолиться тема «не суй свой нос в чужие дела», а это она педалировать уж никак не хотела. Словом, Мальвина, несмотря на немодельную внешность, была любима и популярна, ее никто никогда не обижал – скорее наоборот, оберегали от посторонних косых взглядов и усмешек.

Я, сколько себя помню, обожал ходить к ним в дом и смотреть, как Мальвина шьет кукол. Говорят, что их даже покупал театр Образцова.

Шли годы. Мальвина все ниже и ниже склонялась над швейной машинкой, из-под ее проворных рук выходили удивительные куклы, но она была по-прежнему одинока, жила с родителями в комнатушке бесконечной ленинградской коммуналки и все так же возилась с малышней. Я клянусь, когда Мальвина заводила свои сказки, заслушивались даже подвальные крысы. А уж про птиц и говорить нечего – наш двор был самым загаженным, несмотря на бесконечное шарканье метлы Расула. Голуби гнездились исключительно под сводами нашей крыши, вороны облюбовали старый тополь посередине двора. Птичьи родители могли спокойно улетать по своим делам, птенцы не роптали и не пищали под мелодичные сказки Мальвины Карловой.

* * *

Все было прекрасно до тех пор, пока не расселили квартиру на четвертом этаже. То, что теперь там будет жить военный, было понятно с самого начала: по двору забегали, как ошпаренные, молодые солдатики со значками ПВО[1], таская импортную дефицитную мебель и финские обои. Наконец однажды около подъезда остановилась черная «Волга», солдатик подобострастно открыл дверь, и из нее, отдуваясь, вывалился майор ПВО, щеки на погонах, а за ним его дородная супруга в импортном джерси с люрексом и с отливающей свежим лаком прической.

Брезгливо поджав и без того тонкие губы, отчего лицо ее стало напоминать почтовый ящик, она под руку с краснорожим супругом проследовала в сторону подъезда и, зайдя под арку, оглядела двор.

Мальвина в этот момент сидела на скамейке, окруженная толпой детей, включая меня, и с упоением рассказывала про карандашную страну, про жестокого Черного Карандаша и о чудесном спасении цветных Карандашиков при помощи волшебной Бритвочки.

Майорша была недовольна. Мужу в ближайшее время светила отставка, а повышения ни в чине, ни в должности, похоже, не предвиделось. Более удачливые подруги по службе были как минимум в чине полковничих или даже генеральш, а более молодые и красивые хотя бы физически иногда бывали под полковниками. Ей же из-за возлияний мужа и противозачаточной внешности, несмотря на обилие бирюлек и люрекса, не светило ни первое, ни второе. Майорша была зла, потому что жилье было не престижное, хоть и в городе Ленинграде.

Дом наш явно нуждался в капремонте, раны войны еще окончательно не залатали, люди, как она сразу поняла, тут жили простые, на веревках сушилось чиненое-перечиненное белье. Все это раздражало глупую и неудовлетворенную во всех смыслах этого слово майоршу.

А Мальвина, как нарочно, засмотрелась на майора, задумавшись о новой кукле для сказки про жирного борова.

И майорша, будучи и без того на взводе, не к месту взревновала и, особенно не таясь, прошипела:

– Ты посмотри какая длинноносая уродина! Такая же страшная, как и этот двор!

Эхо этих жестких слов сдетонировало, громко разнеслось по двору-колодцу и растаяло где-то высоко под крышей.

Все замерли. У Двойры на загривке поднялась шерсть, и впервые на моей памяти она зарычала. Расул что-то резко сказал на непонятном мне языке, но Гульнар, видно, поняла, потому что покраснела и неодобрительно покачала головой.

В решетчатом окне подвала мелькнули холодные бусинки глаз старой крысы. Загулили успокаивающе голуби над растревоженными гнездами, тополь вздрогнул листьями, и все стихло.

Может, в другой раз Мальвина бы и не обратила внимания, но как раз вчера она узнала о предстоящей свадьбе бывшего одноклассника, в которого была тайно и безнадежно влюблена, так что майорша не вовремя сыпанула соли на рану.

Мальвинины глаза налились влагой, белесые ресницы, напоминающие снежинки, подтаяли под тяжестью навернувшихся слез. Она что-то извинительно пробормотала притихшим детям и ушла, хлопнув тяжелой дверью подъезда.

Оскорбленный дом тоже как-то сник, стали виднее трещины в стенах, облупившаяся штукатурка, окна обиженно одно за другим замигали вечерними огнями, сумерки спустились во двор, надежно укрыв его от дневных обид.

Дети в тот день разошлись по домам без привычных упрашиваний, разговаривали шепотом и даже не шалили.