Коммунальные конфорки

Продавать было нечего. Пианино уже давно кому-то подарили. У мамы было колечко, которое ей купили на шестнадцатилетие, но за него много бы не дали, да и жалко.

Решили взять в долг. Помог Сеня. Он поговорил с прижимистым тестем по душам за парой бутылок хорошего коньяка. Поутру стонущий тесть готов был не только одолжить пятьсот рублей, но и просто потратить их на бутылку холодного пива. Поскольку Сеня сам был не в форме, то позвонил папе, и тот принес холодного жигулевского, с благодарностью взял пятьсот рублей под расписку и радостно побежал домой.

Сеня жил на Лиговке, рядом с Московским вокзалом. Вспомнив, как у дедушки пару недель назад в трамвае увели кошелек, папа решил, что надежнее будет пройтись пешком. Тщательно спрятав деньги во внутренний карман плаща, он двинулся в сторону Воинова.

* * *

Идти было довольно далеко, но вскоре дали о себе знать волнение и бутылка пива со шпротами, от которых папа не смог отказаться, боясь огорчить мающегося похмельем Сениного тестя. В животе забурчало.

Пришлось заскочить на вокзал. В общественном туалете толпилось довольно много народу, и осторожный папа решил воспользоваться кабинкой, которая оказалась загаженной до невозможности. Боясь запачкать плащ, папа аккуратно повесил его на крючок и сосредоточился на процессе.

Гнусавый голос диспетчера по вокзалу объявил, что через десять минут отходит дневной на Москву. За дверью засуетились, побежали, какая-то женщина из зала заполошно звала Колю. Захлопали двери кабинок, да еще и почему-то замигала затянутая паутиной лампочка на потолке. Общее волнение передалось папе, он непонятно зачем заспешил и выскочил из кабинки. Потом сообразил, что все это его не касается, облегченно вздохнул, тщательно вымыл руки и вышел в зал ожидания, краем глаза отметив группу чернокожих иностранных туристов, пугливо жавшихся к переводчику.

Неспешно лавируя между приезжающими и отбывающими, папа вышел на площадь. На улице было прохладно, папа решил было запахнуть поплотнее воротник плаща и тут помертвел. Никакого плаща на нем не было. Не помня себя от ужаса, он рванул обратно в туалет.

Продающая цветы старушка у входа наклонилась к торговке семечками:

– Не успеет, сердечный!

Непонятно, правда, имела она в виду электричку или туалет, куда влетел несчастный папа.

Дверь в кабинку оказалась запертой изнутри. Папа отчаянно дергал ручку и почему-то кричал:

– Пусти, сволочь, убью!

Сволочь внутри что-то лепетала не по-русски, но упиралась и не пускала.

Папа поднатужился, и дверь слетела с петель.

Из сломанной кабинки выскочил чернокожий человек со спущенными штанами и выпученными глазами. Несмотря на болтающиеся у щиколоток брюки, он мухой вылетел за дверь и заголосил.

Папа же, отдышавшись, схватил нетронутый плащ и судорожно нащупал в кармане заветные пятьсот рублей, завернутые в «Советский спорт».

Бедный папа даже не успел утереть пот, как на него налетело еще несколько чернокожих иностранцев, яростно размахивая руками. Из того, что они верещали, папа понял только два слова: Эфиопия и терроризм.

Этих двух слов было достаточно для расстрельной статьи.

– Эфиоп, твою мать! – в ужасе выдохнул папа.

Высшая мера – несколько завышенная цена за использование общественного туалета и даже за кооперативную квартиру, которую вряд ли дадут жене и ребенку врага народа.

Тут подоспела милиция, переводчик, любознательные вокзальные зеваки и торговки семечками и пирожками.

Эфиопы, стуча ногами и тряся над головой руками, исполняли вокруг папы ритуальный танец. Судя по всему, они перешли на родной амхарский, да еще и помноженный на какой-то диалект, потому что растерявшийся переводчик выдавил только то, что группа товарищей крайне недовольна и грозит международным скандалом. Перепуганный молоденький милиционер вытащил наручники, двое других заломили папе руки.

И тогда папа понял, что спасти его может только чистосердечное признание. И стал каяться: рассказал, как они с женой с трудом собрали деньги на отдельную квартиру и теперь залезут в долги, как он оставил плащ в туалете и ломился в занятую кабинку, испугавшись, что деньги пропадут. Он, правда, приукрасил, что тесть с тещей превратили его жизнь в ад и если он не съедет вместе с женой и сыном, то его просто сживут со свету.

Переводчик по привычке синхронно переводил. Толпа сочувственно ахала и патриотично роптала, что из-за какого-то иносранца – именно так обозвали обиженного эфиопа – пострадает хороший человек.

Сдернутый с горшка иносранец-эфиоп задумался. Ему стало дурно от одной мысли о проживании вместе с собственной тещей, которая лично совершала невероятно жестокий обряд обрезания молоденьких девушек, и, когда бывала недовольна зятем, то есть почти всегда, давала понять, что легко исполнит и обряд мужского отрезания, не ограничившись обрезанием.

Сработала мужская солидарность. Ведь теща – она и в Африке теща. По единодушной просьбе группы папу отпустили.