Коммунисты

Наблюдая за всей этой картиной, майор Мюллер не может сдержать лихорадочную дрожь. Война превзошла самые его мрачные ожидания. Вот что уготовили нам евреи и масоны! Попробуйте держаться с такой армией, где полно коммунистов. Взять хотя бы сводный батальон Рабочего полка, которым командует Мюллер. В своем-то собственном батальоне он сумел отделаться от нежелательных элементов. Всех, кого только можно было, Мюллер передал в руки полиции, — одного, придравшись к неосторожному слову, другого по материалам личного дела. Да, но в двух приданных ему ротах имеется Барбентан — в Синьи-ле-Пти, а теперь еще второй, в Овилье-ле-Форж, лейтенант Гайяр, которого как раз сейчас допрашивает представитель штаба армии.

Вот уже больше трех часов приезжий капитан терзает лейтенанта Гайяра. Следователь прибыл из Вервена с приказом допросить Гайяра и привез себе в помощь сержанта. Все это делается по требованию тайной полиции. Крупное дело. И очень серьезное.

Ферма стоит поодаль от дороги, но в просторную комнату доносится гул толпы; обезумевшие от страха пешеходы образовали пробку у самого перекрестка. Только что здесь пролетели самолеты, поливая дорогу пулеметными очередями. Убитые остались лежать под деревьями, раненые отползли с дороги в поле, уцелевшие пробиваются глубже в толпу, где матери тревожно зовут потерявшихся детей, мужья ищут жен; тут же на перекрестке сбились в кучу повозки, ручные тележки, пешеходы, застрявшие машины. А дальше падают бомбы. И снова зловещее жужжание над головой: неужели опять на нас? В небе кружат самолеты, угроза снова нависает над людьми…

— Но ведь я уже несколько раз говорил вам, что я не коммунист.

Капитан, светского вида мужчина, поворачивается к сержанту. — Запишите, сержант: несколько раз лейтенант говорил нам…

Хозяева фермы уехали еще вчера. Они спрятали все, что поценнее, но после их отъезда мимо проходили беженцы, и все шкафы распахнуты, ящики выдвинуты… Хотя перед приездом гостя из штаба армии комнату пытались привести в порядок, но на всем следы грабежа, и допрос происходит в самой неподходящей обстановке. С распятия, прибитого к стене, из-за пожелтевшей веточки букса[597] смотрит Христос — это единственное, что напоминает декорум[598] суда. Робер Гайяр сидит на колченогом стуле и не может поэтому отделаться от нелепого ощущения приниженности. Капитан обращается к нему через большой обеденный стол, на котором он разложил свои бумаги; сержант сидит рядом с ним и ведет протокол.

— Да бросьте, лейтенант Гайяр… Ведь не будете же вы утверждать, будто не знали, что ваша жена работала для противозаконно восстановленной партии… заметьте… противозаконно восстановленной. На вашем месте отрицать свою принадлежность к запрещенной партии — ребячество, это значит просто играть словами… Поймите же, наконец, в каком мы положении: толпы несчастных людей на дорогах… враг у ворот Франции… даже вторгся кое-где на нашу землю… кое-где, — прошу заметить. Разве не настал час, когда перед лицом подобного зрелища вы должны одуматься и попытаться искупить по мере ваших сил… ваших слабых сил, — заметьте, слабых… искупить то зло, которое ваши товарищи причинили Франции.

Робер Гайяр сжимает кулаки. Он побагровел, на висках выступили мелкие капельки пота. Воротничок вдруг стал тесен, и Гайяр пальцем оттягивает его. Жилы на выпуклом лбу угрожающе вздулись, кажется — вот-вот лопнут.

— Но ведь я вам уже сказал, что не принадлежу к коммунистической партии… я не член коммунистической партии.

— Ну, еще бы! — говорит капитан. — Само собой разумеется!

От взрывов дрожит весь дом, и сержант, уткнувший нос в бумаги, тревожно поднимает голову. — Вы записали, сержант? — говорит капитан. — Лейтенант Гайяр упорствует, да, да, именно упорствует.