Коммунисты

Каким образом новость об аресте Гайяра могла дойти из Мон-Иде в Синьи-ле-Пти, откуда сейчас уезжают последние машины с беженцами, откуда движется поток обезумевших от страха женщин и детей?.. Видаль сразу же отправился к лейтенанту Барбентану: ребята узнали, что в Мон-Иде приехал следователь из штаба, и встревожились, как бы с вами чего не случилось… Неизвестно еще, в кого они метят. Товарищи решили защищать Армана. Они его знают, читали его статьи в «Юманите». Ну, вот они и хотят позвать на подмогу остальных, не-коммунистов, сказать им всю правду, так оно будет надежнее: ведь большинство знает, кто такой лейтенант Барбентан, об этом не раз толковали между собой. Среди простых солдат вряд ли много настроенных к нам враждебно, вернее сказать — совсем нет. Недоставало еще, чтобы они забрали вас сейчас, когда такое заварилось… Солдаты, которые здесь проходят, кое-что порассказали. Вот только сейчас мы видели людей из Рабочего полка, того, что стоял здесь до нас: отсюда их посылали в Бельгию; теперь они бегут от самого Филиппвиля, а здесь любезно прихватили с собой своего полковника и двинули дальше. Так вот, они говорят, что и там наши дела плохи: немецкие танки обошли нас с запада, это уж точно… Видаль старался перекричать непрерывный вой самолетов. У выхода из деревни в направлении Бельвю, на Ирсонской дороге, рвутся бомбы, бегут куда глаза глядят жители. Бомбят, сволочи, несчастных людей, которые, на свое горе, сорвались с насиженных мест!

Мимо последних домов деревни, там, где дорога идет под уклон, тянутся на телегах перепуганные крестьяне. И никто не подобрал старуху, которая одиноко жила здесь, в деревне, а теперь лежит в луже крови с развороченным животом. Проезжая мимо нее, дети в ужасе отворачиваются, мужчины энергичнее настегивают лошадей. Эта старуха, что лежит сейчас в пыли под яркосиним небом, на самом припеке, тоже была когда-то молода, и у нее был муж, который погиб еще в ту войну, а дети, которым она дала жизнь, давно уже разъехались по другим городам, далеко отсюда. Но вот какой-то крестьянин, отставший от своих — он бегал на ферму за забытой счетной книгой, а сейчас спешит догнать исчезающие в пыли повозки, — вдруг замечает старуху. Мухи уже облепили мертвое тело. Ох, да это тетушка Шоффар! Не годится оставлять ее здесь. Крестьянин с трудом оттаскивает труп в сторону от дороги. Там, кстати, стоит брошенный хозяевами маленький домик, дверь распахнута настежь. Старушке будет тут поспокойнее лежать. Чорт побери! Пора догонять своих. Крестьянин глядит на руки, вдруг к горлу подступает тошнота, и он быстро вытирает ладони о землю, о траву, растущую на откосе дороги.

Рой мух ворвался в домик вслед за крестьянином, и теперь оттуда доносится глухое жужжание. Этот рой — единственный провожатый покойницы, он словно отпевает ее.

А в Мон-Иде допрос продолжается.

Теперь Робер уже не помнит себя от ярости. Сначала он следил за собой, за каждым своим словом. Он-то себя хорошо знает. Знает, как это происходит обычно. Летишь, как в бездну, и удержаться невозможно.

— Вы слышите, господин капитан, разрывы бомб? Видите несчастных людей, которых расстреливают на дорогах, которые мешают войскам наступать… если только, конечно, по-вашему, это можно назвать наступлением! И в такой час вы задаете мне нелепые вопросы, стараетесь докопаться до самого моего нутра, пытаетесь приписать мне какие-то преступные действия… Да уж французский ли вы офицер, господин капитан?

Нет, позвольте! До этой минуты капитан не прерывал Гайяра: пусть говорит — в потоке слов может случайно проскользнуть признание, которого он добивается, а кроме того, капитан — великий психолог… Но этого он уже не позволит…

— Если бы вы, господин капитан, поняли смысл моего вопроса, то не усмотрели бы в нем ничего оскорбительного. Напротив, вы поняли бы, что я уважаю родину и нашу армию! Я не коммунист — это точно. Но вы… вы воюете не с Гитлером. Знаете ли вы, что такое Гитлер для коммунистов?

— Они — союзники Гитлера, лейтенант.

— Ложь! А я вам заявляю, что союзники Гитлера — это вы, те, кто преследует коммунистов, кто арестовывает женщину за то, что она поступала по велению сердца, и убеждена, что поступала правильно…

— Вы записываете, сержант? Стало быть, лейтенант, вы признаете, что ваша жена действовала правильно, по велению сердца?

Теперь Гайяр отвечает уже не следователю. Он вспоминает вопрос Барбентана. И сейчас Робер отвечает ему, Барбентану.

— Да, безусловно да… Она действовала правильно, так, как должна действовать храбрая женщина, а она — храбрая женщина, ее не заставит отступить никакая ваша ложь.

— Вот так-то лучше, лейтенант, — говорит капитан. — Наконец-то вы говорите начистоту. Ну-с, продолжайте!