Коммунисты

И вдруг она вспомнила, что Никки того же возраста, что и Жан, и покраснела. Ватрен не ошибся: с тех пор как Сесиль отправила письмо, она не знала покоя, часами просиживала над большой картой, стараясь представить себе, где сейчас может быть Жан, и взгляд ее блуждал от Антверпена к Арденнам, Аррасу, Амьену… Сесиль думала: в конце концов, он в санитарной части. Но если они отрезаны от нас, то уже не имеет никакого значения, санитарная это часть или нет! Вдруг ей приходило в голову, что Жан может быть в плену. На много лет. Кровь отливала от сердца. Нет, это немыслимо. А если решат, что он в плену, а он не в плену, ведь тогда она месяц за месяцем будет ждать от него известий, и страх, который ее уже терзает, будет все расти и мало-помалу превратится в уверенность, в безнадежную уверенность… Даже дети не могли ее успокоить, она с трудом скрывала от них слезы.

Сесиль вдруг сказала Ватрену: — Неужели ничего нельзя сделать, чтобы вернуть… — Она тут же заметила, что адвокат понял ее слова иначе, так, как будто она говорила об одном. И торопливо добавила: — Я хочу сказать… вернуть всех… — Он улыбнулся. За кого так тревожилась госпожа Виснер? Не за мужа; тот после покушения поправлялся на Лазурном берегу. — Вы, верно, собираетесь с детишками в Антибы? — Она содрогнулась от этой мысли. Нет, нет. Она еще не решила. Но не в Антибы и не в Биарриц, к родителям. Она поспешила объяснить: появление детей вызовет слишком много расспросов. Ни Фред Виснер, ни господин д’Эгрфейль не поймут, им нельзя рассказать об Ивонне, о тюрьме, да и вообще…

— У меня другие планы.

Она не сказала, какие. Ватрен не стал допытываться. — Мне очень жаль, — вздохнул он, — что я не могу остаться посмотреть, как Боб запустит поезд у вас в гостиной… но у меня деловое свидание… прошу извинить…

Монзи не сразу принял его. Ватрен досадовал на себя за то, что пришел. Он терпеть не мог ждать. И, к тому же, он был уверен, что ничего путного из его визита не получится. Одни пустые слова. Но если бы он не пришел, он не мог бы себе этого простить, все время упрекал бы себя. А сейчас он упрекал себя за то, что пришел, что сидит и ждет как дурак, что опаздывает домой. И все-таки не уходил, а сидел и ждал как дурак…

Когда дверь отворилась, двое посетителей еще стояли, повернувшись лицом к министру, и Ватрен увидел лицо Монзи, его светскую, любезную улыбку. Ватрен поднялся, поймав на себе взгляд министра. И вдруг он узнал одного из посетителей, выговор которого уже заставил его насторожиться, узнал его немного сутулые плечи, выпяченную нижнюю губу, седые волосы, зачесанные назад, но падающие по обе стороны лба большими прядями, как два крыла. Нет, ошибки быть не могло.

Когда он вошел к министру, тот не мог удержаться, чтобы не сказать с самодовольной улыбкой: — Я полагаю, вы узнали того, кто сейчас отсюда вышел? — У него это была своего рода мания, он любил хвастаться, поражать собеседника.

— Думаю, что да, господин министр… Илья Эренбург?[650]

Ватрен знал советского писателя, так как часто встречал его на Монпарнасе с его двумя собаками — черными коротконогими скотч-террьерами…

— Видите ли, дорогой коллега, — Монзи нарочито подчеркивал свои весьма сомнительные товарищеские отношения с коллегами по суду, — видите ли… Да, у меня был Эренбург. Вы простите, что я заставил вас ждать. Вы понимаете?

Нет, Ватрен не понимал, но приличие требовало, чтоб он понял, и он сказал: — Разумеется, господин министр, но, собственно, мне почти не пришлось ждать… — И он принялся излагать цель своего прихода. Монзи слушал, играя всем, что попадалось под руку, и кивал головой. Подробности его заинтересовали. Хотя бы судьба Корнавена. Он сочувствует. Поверьте… Очень приятно показать, какое у тебя прекрасное сердце, благородные чувства, как ты умеешь сострадать. — О, я отлично понимаю, что, будь у власти они, мне бы нечего было ждать от них пощады. Но неужели же мы должны строить свое поведение с расчетом на взаимность!.. Конечно, нет. Не вы первый обращаетесь ко мне с просьбой… Вы знаете, что я пользуюсь доверием некоторых людей этого круга. Сам не знаю почему, но это факт. Я стараюсь оправдать их доверие. Я хлопотал. И не раз. Правда, без особых результатов. Я не министр внутренних дел. Но вы знаете, ведь Мандель… совсем не против Советского Союза… Уверяю вас, это ошибочное мнение. Почему бы вам не обратиться к Манделю?

В конце концов он обещал Ватрену все, о чем тот просил. Он походатайствует, если понадобится, даже в совете министров. Потом, не закончив фразы, он наклонился к своему собеседнику. Монзи был грузный мужчина, казавшийся еще более неповоротливым из-за больной ноги. — Скажите-ка, Ватрен…

— Да, господин министр?

— Вы не могли бы передать… не заключенным… а тем, другим… партийному руководству… что положение очень быстро меняется и что…

— Я, господин министр? Но каким же образом?