Коммунисты

— Серьезно, вы не думаете, что могли бы?.. Жаль. Понимаете, если бы начались какие-нибудь переговоры в этом направлении… мне было бы легче хлопотать за арестованных…

Действительно, очень жаль. Для Тома Ватрена было ясно, что он зря пошел к Монзи. Он простился, весьма недовольный собой. Когда же это я теперь попаду в Ормевиль!

* * *

Вечером пришлось остановиться в Теруанской долине, потому что лошадь совсем замучилась, ее распрягли и пустили на траву; Жанна, ее свекровь, мальчик-муж и буа-бланский возчик попали в сарай, куда уже набились отставшие французские солдаты, отпускники, разыскивающие свою часть, как они сами себя аттестовали. Видимо, они блуждали уже давно. Вокруг шел разговор… удивительно, до чего люди разные! Фюльбер слушал, как они рассказывали про места, совсем не похожие на Фландрию, про горные солнечные края, про плодородные долины, про города, где нет никакой промышленности… И повсюду люди живут на свой лад, даже не верится. Один объяснял, какой смешной профессией он занимался в гражданке: просматривал на свет яйца. Женщины между тем собрали все остатки и занялись, с позволения сказать, стряпней. Развели огонь. Мимо проходили люди, глядели на что-то, кричали. Вдруг кто-то сказал: идите сюда, посмотрите! Они вышли. Было, верно, около пяти вечера.

На равнине, насколько хватал глаз, Фюльбер увидел неисчислимое множество солдат в серо-зеленых мундирах; они шли поодиночке, примерно на равном друг от друга расстоянии, с винтовкой наперевес, и приближались как бы скачками. Словно полосы ложились на поля. Солдаты были молодые. Во всяком случае, те, что подошли к сараю, куда все спрятались. Они вошли, ничего не сказали, один что-то скомандовал. Людей они точно не замечали. Потыкали штыками в кучи сена, затем ушли. Слова команды раздавались уже дальше. Они двигались все так же, рассеянными равномерными рядами, как в балете. Теперь они были уже повсюду. Потом перед сараем появились мотоциклы, люди в касках круто тормозили, описывая полукруг и волоча по земле правую ногу. Слышался гортанный говор. И опять солдаты вошли в сарай. Посмотрели на беженцев, приказали выйти военным. Немцы были сытые, чистые, не усталые. Беженцы с любопытством рассматривали их обмундирование. Заметив, что женщины испуганы, кое-кто из немцев попробовал разговаривать жестами, вперемежку со словами и смехом. Один говорил по-французски. Он был постарше остальных. Фюльбер по неопытности не мог разобрать, простой это рядовой или сержант. Немец ораторствовал: — Не надо бояться, мы воюем не с французским народом… — по его произношению ясно было, что говорит немец. — Мы воюем не с французским народом, мы воюем с капиталисмус… Мы зоциалисты… наш народ живет с фюрер благополучно, понимаете? Мы воюем с вашим капиталисмус, с Фланден, Рейно, Черчилль… — Он несколько раз повторил эти три имени. Один унтер-офицер стал раздавать женщинам и детям леденцы; те не решались сунуть их в рот, держали в руке. Солдаты смеялись: — Nicht vergiftet. Не отравленные! — А тот все ораторствовал: — Мы не завоеватели! Kein Imperialismus![652] Мы хотим кушать! Это освободительный война… мы вас избавляем от англичан!

Немцы шли так примерно около часу. Затем наступила необычайная тишина. Значит, теперь они были в тылу у немцев. Куда идти? Немцы сказали, что заняли побережье. Что же тогда, домой? Ну, конечно, домой. И, словно сыпучий песок, люди медленно растекались по домам. Прямо на Лилль дороги нет. Между нами и Лиллем фронт. Ну, так поедем по проезжей дороге от Теруана на юг, По дороге на Аррас. Далеко до Арраса? Сорок километров. В Аррасе немцы. Ну как, двинемся в Аррас? Да, в Аррас. Разумеется, с остановками, небольшими перегонами. На подводе обе женщины, вещи; мужчины шагают рядом, серая в яблоках лошадь… и в надвигающихся сумерках толпа течет, как сыпучий песок между пальцами.