Коммунизм как Религия

Брошюра Рассела «Практика и теория большевизма», увидевшая свет в 1920 году, служила молчаливым упреком авторам, которые десятилетия спустя утверждали, что разгадать загадку коммунистического сфинкса в их время было невозможно из-за исторической беспрецедентности про­исходившего, отсутствия опыта исследования экстремальных явлений, недостатка информации и т. д. За два года до рождения СССР английский философ предсказал поражение старых большевиков от людей, примк­нувших к революции после ее победы[13], противостояние СССР и США[14], возникновение социального неравенства. Такая проницательность стала возможной потому, что он принадлежал к англосаксонской философской традиции, опирающейся на экспериментальную науку, подозрительную к любому холизму и широким обобщениям, а тем более к попыткам поло­жить подобные обобщения в основание политической практики. Это по­зволило философу не потерять голову перед лицом революционного апо­калипсиса. Сочувствие к целям эксперимента не ослепило его в отношении к применяемым методам, а симпатия к некоторым идеям (например, к материалистическому пониманию истории) не помешала установить ре­лигиозную генеалогию других идей. В отличие от огромного большинства поклонников революции, Рассел наотрез отказался принести свой разум в жертву цели, возвышенность которой не отрицал. Он явно вменял себе в обязанность сохранение критического духа при любых обстоятельствах. Да и трудно требовать от человека, считавшего Христа менее совершен­ной личностью, нежели Сократ [17, 109], преклонить колени перед Лени­ным и не увидеть пятен на солнце большевизма. Наука не знает оконча­тельных истин, в ней все подвержено обсуждению и опровержению, любой теории отведен определенный срок жизни — вот истины, на которые опи­рался Рассел.

В совсем другом климате живет когорта убежденных людей, решивших осуществить свои идеалы любой ценой. Для них невозможно никакое об­суждение адекватности применяемых средств провозглашенным целям; перед лицом враждебного окружения они соблюдают глубокую конспира­цию. Через год после визита Рассела по инициативе Ленина в ВКП(б) бу­дет запрещена фракционная борьба и окончательно воцарится атмосфе­ра взаимной подозрительности.

Рассел не отрицал эффективности большевистских методов индустри­ализации отсталой, аграрной страны за много лет до того, как они были на практике применены Сталиным, но это не помешало ему признать, что как выход за пределы истории «коммунистический эксперимент потерпел неудачу» [18, 97]. Основную причину неудачи он приписал большевистс­кому мировоззрению, в основе которого лежала убежденность в том, что человеческую природу можно радикально преобразить с помощью наси­лия. Насилие может способствовать ускоренной индустриализации Рос­сии, но оно не в силах улучшить природу человека или создать более сча­стливый мир. Более того, скорее всего, с его помощью будет достигнут противоположный результат. Коммунизм достигнет своих истинных целей лишь в странах, для граждан которых насильственные методы неприем­лемы, и его основным оружием будет не порабощение, а убеждение. «Что­бы коммунизм имел хорошие шансы на успех, — повторяет Рассел, — его следует устанавливать в процветающей стране. Однако процветающую страну не так легко побудить к действию призывами к ненависти и всеоб­щему восстанию, выдвигаемыми Интернационалом... надо делать акцент скорее на надежду, чем на отчаяние, и показывать, что переход к комму­низму можно осуществить без катастрофического снижения уровня бла­госостояния» [18, 105]. Хотя в этих рассуждениях английского философа, как и в предсказании Марксом победы коммунизма в наиболее развитых в промышленном отношении странах, есть логика, на бумаге кажущаяся неотразимой, верифицировать эту гипотезу мы не можем — по той про­стой причине, что нельзя привести ни одного случая такой победы. Ком­мунизм остался прежде всего религиозной идеей, упованием, а не эконо­мически максимально эффективным и вместе с тем наиболее гуманным строем.

Это хорошо понял соотечественник Рассела известный экономист Джон Кейнс. «Когда начинающие студенты Кембриджа отправляются в обязательное путешествие в святую землю большевизма, разве они ис­пытывают разочарование, увидев царящую там нищету? Вовсе нет! Ведь они за этим туда и поехали» [25, 183]. Секрет «почти неотразимого оча­рования» коммунизма лежит не в области экономики, а в религиозно­нравственной сфере. Паломники стягиваются в СССР, чтобы своими гла­зами увидеть не наиболее процветающий мир, а мир, где нет погони за прибылью, где на основе экспроприации средств производства осуще­ствляется, как им кажется, более высокий нравственный идеал. Им, как правило, и невдомек, что за фасадом обобществленных средств производ­ства скрывается беспрецедентная концентрация власти в руках меньшин­ства, враждебного не только парламентаризму, но любой легальной, т. е. опирающейся на закон, форме правления.