Комната Джованни

– Нет, путаницы не вышло, – огрызнулся я, – ты, думаю, тоже не запутался?

– Нет, даже могу похвастаться, что никогда так хорошо не ориентировался, как сейчас.

Он больше не улыбался и смотрел на меня как чужой: безразлично и сухо.

– Хоть я и рискую потерять твою возвышенную и чистую дружбу, позволь мне кое-что тебе сказать. Путаница – это роскошь, которую может позволить себе очень молоденький птенец, а ты уже давно вышел из этого возраста.

– Не понимаю, к чему ты клонишь, – ответил я, – давай-ка выпьем еще.

Я понимал, что мне лучше напиться. Джованни снова появился за стойкой и подмигнул мне. Жак следил за мной. Я резко отвернулся от него и уставился на Джованни. Жак тоже.

– Повторить! – сказал он.

– Самое милое дело, – бросил Джованни и подал нам стаканы. Жак заплатил.

Я наверняка плохо выглядел, потому что Джованни игриво шепнул мне:

– Э, да вы уже накачались?

Я поднял на него глаза и улыбнулся.

– Вы не знаете, как пьют американцы, – сказал я, – да я еще не начал.

– Дэвид трезв, как стеклышко, – влез в разговор Жак, – он просто напряженно думает о том, где ему купить пару новых подтяжек.

Я готов был придушить Жака на месте и с большим трудом удержался, потом скорчил гримасу, давая понять Джованни, что этот старик так заумно шутит. Джованни снова исчез. Время было позднее, многие посетители уходили из бара, и им на смену приходили новые. Все они, конечно, встретятся еще позже в каком-нибудь ночном баре; несчастные неудачники – они все еще ждут чего-то в такой поздний час!

Я не смел поднять глаза на Жака, и он это знал. Стоял рядом, ухмылялся и что-то напевал себе под нос. Мне было нечего сказать ему. Я даже не смел упомянуть имени Хеллы и только старался убедить сам себя, будто сожалею, что она в Испании. Я был счастлив, безнадежно, бесконечно счастлив. Я знал, что не пошевелю и пальцем, чтобы совладать с тем невероятным возбуждением, которое бушевало во мне точно буря. Да и что я мог? Только пить, в слабой надежде, что буря затухнет сама собой, не причинив мне большого вреда. Но я был счастлив и жалел только об одном, что Жак все видит. Мне было стыдно. И я ненавидел его, потому что он, наконец, увидел то, чего несколько месяцев ждал, теряя терпение и надежду. Мы и вправду играли с ним в очень опасную игру, и он выиграл. Он выиграл, хотя я и смошенничал. И все-таки я не хотел уходить от стойки, хотя нашел бы в себе силы оторваться от нее и выскочить на улицу, броситься на Монпарнас, и, может быть, подцепить девчонку. Любую. Только я не мог этого сделать. Я торчал у стойки, придумывая в оправдание разные лживые отговорки, и не мог сдвинуться с места, потому что знал: больше эти отговорки не имеют значения и даже не важно, заговорю ли я с Джованни еще раз. Просто я вдруг увидел все свои уловки в их реальном обличии, точно так же, как пестрые кружочки на рубашке этой педерастической принцессы. Все вместе навалилось на меня, сломило и парализовало волю.

Вот так я и встретился с Джованни. Думаю, мы навсегда связали наши судьбы, с первого взгляда, и мы будем связаны вечно, несмотря на нашу скорую séparation de corps,[29] несмотря на то, что тело Джованни скоро будет гнить где-нибудь в общей яме для грешников неподалеку от Парижа. И до самого смертного часа, словно ведьмы Макбета, будут преследовать меня всплывающие как из-под земли воспоминания, и лицо Джованни будет появляться передо мной, его лицо в разные моменты нашей совместной жизни, и в ушах пронзительно зазвучит его голос – его тембр и особенный говорок, и запах тела Джованни снова ударит мне в нос.

И когда-нибудь, в те дни, которые мне еще предстоит прожить – да дарует господь эту милость! – в ослепительном свете раннего утра, когда после бурной бессонной ночи во рту горчит, воспаленные веки покраснели, влажные волосы растрепаны, и за чашкой кофе в сигаретном дыму сидит безымянный юноша, который провел со мной эту ночь, и сейчас встанет и исчезнет из моей жизни, как дым, в то яркое утро я снова увижу Джованни таким, каким он был в ту ночь в баре – прекрасным и неотразимым, точно луч света в непроглядном мраке, обступившем нас со всех сторон.

Глава III

В пять часов утра Гийом закрыл за нами дверь бара. Улицы были серыми и безлюдными. На углу, неподалеку от бара мясник уже открыл свою лавку. Мы видели, как он окровавленными руками рубил большие туши. Мимо нас с грохотом промчался зеленый огромный парижский автобус. Пассажиров в нем почти не было, его яркий электрический флажок мигал на ходу, указывая повороты. Какой-то garçon de café[30] выплеснул грязную воду прямо на тротуар, а потом метлой смахнул ее в сточную канаву.